Ричард Олдингтон - Дочь полковника

– Полагаю, вы можете вдосталь наслаждаться футболом и крикетом?

– Боже великий! Этого мне на всю жизнь хватило в Винчестере и Оксфорде.

– В Оксфорде? Так, значит, вы гребец!

Мистер Брок дико озирался в поисках помощи.

– Постарайтесь, чтобы сэр Хорес пригласил вас поохотиться у него. Мой муж был в восторге – так отлично все устроено.

В отчаянии мистер Брок попытался переменить тему.

– Какого вы мнения о Ситуэллах? [24]

– О силуэтах? – переспросила Алвина, недоуменно кудахтнув.

Мистер Брок, ахнув от ужаса, бежал из гостиной с невнятным: «Простите, забыл наверху платок!» и не вернулся. Алвина подумала, что нынешние молодые люди становятся все более странными и совсем отбились от рук. Во время бегства мистер Брок опрокинул бокал, который кто-то поставил на пол, но не извинился и даже не замедлил шаг. Она повернулась к Марджи и спросила, думает ли та побывать на Дешевой распродаже. Мисс Лентон, старая дева с железной волей и с небольшим, но ничем не обремененным состоянием, жившая одна в коттедже, пыталась получить бесплатную консультацию у доктора. Ах, врачи такие прекрасные, такие самоотверженные люди! Она прямо обожает слушать, как они рассказывают о своей работе! Доктор отразил ее натиск с ловкостью испытанного бойца и пригласил как-нибудь зайти к нему в приемную «для подробного осмотра». Друзья Марджи, сбившись в кучку, исступленно говорили о русском балете, Джозефине Бейкер, [25]Ривьере, автомобилях – о чем угодно, лишь бы поддержать разговор. Джорджи, бледноватая, с темными кругами под глазами покорно слушала управляющего, который обличал нестерпимые замашки арендаторов. Марджи в трепете обходила гостиную, задерживаясь то тут, то там, и молила бога, чтобы эта мука поскорее кончилась. И вот, распахнув дверь, лакей доложил о мистере Каррингтоне. Все обернулись, даже мистер Перфлит, втолковывавший принципы психоанализа пустоголовой, но очаровательной лондонской девице с интригующе накрашенными губами.

Чинная невозмутимость Джорджи сослужила ей теперь хорошую службу. Она никак не ждала, что знакомство с мистером Каррингтоном подстерегает ее в столь близком будущем, и ее сердце екнуло. Она следила за ним, делая вид, будто не упускает ни слова в томительных разглагольствованиях управляющего – этим искусством она владела в совершенстве: слишком уж папа любил повторять одни и те же истории о своем военном прошлом. Мистер Каррингтон оказался, правда, чуточку старше, чем ей вообразилось, зато казался даже красивее и величавее, чем в церкви, а его низкий глубокий голос, решила она, звучал как колокольный звон, пленяя и завораживая.

Вскоре Марджи подвела к ней Каррингтона и представила их друг другу. Джорджи покраснела и вскочила. В первую минуту она едва не утратила дара речи от смущения, затем почти профессиональное спокойствие Каррингтона оказало свое воздействие, и она принялась словоохотливо (для нее) рассказывать про девочек-скаутов и всякие местные события. Каррингтон следил за ней с любопытством. У него возникло смутное ощущение, что эта девочка чего-то от него ждет. Но чего? Однако в любом случае он обязан ей помочь. Жаль, что девушка с такой прекрасной фигурой настолько… ну, все-таки хорошенькой ее назвать нельзя. Но, совершенно очевидно, она сохранила нетронутой свою девичью чистоту. А это уже немало в нынешние дни, когда английская молодежь впала в прискорбную языческую распущенность. Но что же все-таки ей от него нужно? И он спросил наугад:

– Вы участвовали в каких-либо церковных начинаниях?

Джорджи снова покраснела.

– Нет… ну… то есть… конечно, церковь я посещаю регулярно… но… я была бы очень рада участвовать, если можно…

Ее смущение его озадачило. И он решил, что мягкая шутка придется к месту.

– Ну, мы попробуем что-нибудь подобрать. В заседаниях Материнского общества вы ведь пока участвовать не можете, не так ли?

И вновь Джорджи залилась краской. Теперь настала очередь смутиться Каррингтону. Он почувствовал, что слова его не только прозвучали глупо, но вообще были неуместны в устах священнослужителя. А Джорджи воскликнула, очертя голову:

– Ах, мне так хотелось бы делать что-нибудь для детишек. Я обо-жаю маленьких!

В доме Смизерсов половые проблемы не обсуждались, а если они и всплывали, то окутанные изящным, но непрозрачным флером. Мысль о том, что Джорджи нужен муж, упоминанию не подлежала, но было принято считать, что «Джорджи обожает маленьких». Не вкладывался ли в это тончайший намек, что Джорджи хотела бы завести собственного – потенциальные женихи возьмите на заметку? В любом случае отсюда неопровержимо следовало, что стигийские поля [26]сексуальности молодую женщину могут прельщать только и исключительно обретением прелестного младенчика – разумеется, законнорожденного. Младенец освящал все. Смизеровская чистота всегда поддерживалась на внушительном уровне. Как-то Алвина с неудовольствием заметила, что бантамские петухи кузена непристойно посягают на ее родайлендских кур. А куры, сердито подумала Алвина, полагаясь на былой опыт, куры теперь начнут нести мелкие яйца! Помекав и побекав, она застенчиво поручила Фреду попросить кузена, чтобы он запер своих пернатых дон-жуанов, что ее посол с надлежащей серьезностью и исполнил. Поскольку бантамы были слишком мелки, чтобы их похотливые поползновения могли увенчаться успехом, ситуация сложилась на редкость гротескная. Мистер Каррингтон, естественно, ничего про бантамов не знал, но в басенках о младенчиках разбирался. Как и положено священнику. Хотя многих духовных лиц бедность, к сожалению, вынуждала практиковать контроль над рождаемостью, басенки о младенчиках оставались в ходу – вместе со множеством других, благодаря которым такое множество аспектов английской жизни кажутся иностранцам всего лишь скучным воплощением избитых прописей.

Каррингтона вывело из равновесия трогательное простодушие этого «Я обожаю маленьких!». На мгновение смизеровская маска чинной вожатой девочек-скаутов соскользнула, открыв реальную сущность. Каррингтон не мог решить, то ли она развязна, то ли абсолютно и глупо наивна. Но тут же взглянул на ее покрасневшее ничего не ведающее лицо и перестал сомневаться. Он знал, как хочется девушкам, чтобы кто-нибудь пообещал купить им моток голубых лент, но собственные несчастья помешали ему разглядеть, насколько пуста жизнь девушек, подобных ей. Он вдруг подумал, что, наверное, есть тысячи и тысячи девушек вроде Джорджи, чьи несостоявшиеся мужья рассыпались в прах под монументами Славы. Он вновь испытал ту же бессильную жалость и сомнение в божьей благости, которые охватывали его, когда ему ежедневно приходилось погребать обездоленных мужей этих обездоленных девушек.