Исаак Башевис-Зингер - Семья Мускат

— «Как поэт»? Да вы смеетесь надо мной.

— О нет, я совершенно серьезно.

— Я не пишу стихов, а вот читать их люблю.

— Я хотел сказать, что вы поэт в душе.

— Бросьте, вы прямо как дядя Абрам. Он тоже щедр на комплименты.

— Нет, нет, я серьезно.

— Хорошо. Итак, договорились, я даю вам уроки польского языка. Сколько раз в неделю?

— Это уж вы сами решайте. Как вам будет удобно.

— Тогда в воскресенье, во вторник и в четверг. С четырех до пяти.

— Я очень вам признателен.

— И не опаздывайте.

— Что вы, буду минута в минуту.

— А теперь давайте вернемся в гостиную, а то дядя Абрам не даст нам с вами проходу.

Они возвращались темным коридором. Аса-Гешл сделал шаг-другой и остановился. Перед его глазами, как когда он садился с Абрамом в дрожки, вновь распустился огненный цветок — огромный, залитый солнцем, с распустившимся бутоном; распустился и заиграл всеми, самыми фантастическими цветами — серым, лиловым, синим. Адаса взяла его за локоть и повела, как ведут слепого. Он споткнулся и чуть не опрокинул деревянную вешалку. В гостиной уже горел свет. Аделе стояла в оконном проеме с тем же альбомом в руках. Аса-Гешл слышал, как Даша говорила Абраму:

— Тот еще из него получится профессор! Без русского и польского.

— В Цюрихе нужен только немецкий.

— Немецкого, насколько я понимаю, он тоже не знает.

— Господи, а на каком языке он, по-твоему, читал лекции?! На вавилонском?

— Ты можешь говорить все, что тебе заблагорассудится. Все это вздор с начала до конца.

— Это ты несешь вздор, Даша. Я же собственными глазами видел: Герц Яновер будет читать лекции в университете. Написано черным по белому. Предмет, правда, я не запомнил. Апперцепции концепций, или наоборот.

— И что дальше? Это еще не значит, что он профессор.

— А кто? Акушерка?!

— Будь он профессором в Швейцарии, он бы не проводил в Варшаве тринадцать месяцев в году.

— А я еще раз тебе повторяю, Даша: Герц заткнет за пояс всех профессоров, вместе взятых.

— Ладно, посмотрим. Что-то не верится, чтобы Акива дал ей развод. Будет тянуть до прихода Мессии.

Тут Даша обратила внимание на дочь и сделала Абраму знак, чтобы тот сменил тему. Роза-Фруметл кивнула Асе-Гешлу головой и широко ему улыбнулась, обнажив искусственные зубы. Ей вдруг пришло в голову, что она могла бы дать ему подзаработать. По приезде в Варшаву она уже побывала в нескольких типографиях с рукописью своего покойного мужа, однако напечатать ее отказывались — почерк был неразборчив. Кроме того, в рукописи не хватало страниц — или же неверна была нумерация. Поэтому для начала следовало рукопись переписать и откорректировать. Пока Асы-Гешла не было в комнате, Роза-Фруметл обратилась за советом к Абраму, и тот сказал, что более подходящего человека, чем юноша из Малого Тересполя, ей не найти, ведь он, помимо изучения Торы, поднаторел в иврите и в ивритской грамматике. Роза-Фруметл отозвала Аделе в другой конец комнаты и обсудила этот вопрос с ней тоже.

— Что скажешь, доченька? По-моему, молодой человек мог бы взяться за это дело, — вполголоса сказала она. — Быть может, он-то нам и нужен.

И Аделе сказала:

— Очень хорошо, мама. Пусть зайдет. Обсудим.

Когда, уже вечером, Аса-Гешл вместе с Абрамом вышел из дома, он совершенно не узнал окрестности. Панская чудесным образом преобразилась. Тротуары, мостовые, сточные канавы и крыши — все было покрыто снегом. На уличных фонарях наросли снежные шапки. Сочившийся из газовых фонарей туманный свет напоминал Асе-Гешлу хвосты комет. За спешащими по улице прохожими торопились, не отставая от них ни на шаг, их длинные тени. В конце улицы торговец пек картошку, раскладывая ее на тлеющих углях железной печурки, установленной на маленькой ручной тележке. Носильщики с обвязанными вокруг пояса веревками грели на огне руки. Абрам взял Асу-Гешла под руку:

— Угадай, куда мы сейчас едем.

— К… как вы ее назвали… Гине?

— Совершенно верно, братец. Но помни — никому ни слова.

Дрожек не было, и пришлось идти пешком до самого конца Твардой. Засыпанный снегом трамвай с трудом взбирался по извивающейся улочке. Провода провисли под тяжестью снега и стали толстыми, точно канаты. Оштукатуренные стены кирпичных домов блестели, точно отполированное стекло. С красноватого, будто в отсветах пожара, неба продолжал сыпать редкий снег.

— Вон дрожки! Эй, стой!

Крик Абрама прокатился эхом по всей улице, и дрожки остановились. Катились они по тем же самым улицам, по которым несколько часов назад ехали к Нюне. На фоне сине-зеленого вечернего неба завернутые в снежные одеяла дома казались теперь богатыми и величественными, точно дворцы. Рыночные прилавки перед Желязной Брамой уже опустели. В одном из домов шла свадьба. С верхнего этажа доносились звуки музыки. За окнами мелькали тени танцующих. По улице, громыхая и озаряя ослепительным светом блестящие стальные рельсы, проехали ярко освещенные трамваи — сначала одновагонный, потом двухвагонный. С веток деревьев, точно белые фрукты, свисали шапки снега. Абрам дымил сигарой.

— Вот видишь, не съели же они тебя.

— Нет.

— Когда у тебя первый урок?

— Послезавтра.

— Девушка что надо! Не совсем, правда, здорова. Только что вернулась из Отвоцка, где провела несколько месяцев. А вот Аделе — та еще штучка!

— Что с ней было?

— С кем? А, с Адасой. Перед самыми экзаменами в университет у нее поднялась температура. Легкие слабые. Теперь ей лучше — и они уже волнуются, как бы поскорее выдать ее замуж. Эта Гина, к которой мы едем, — прелюбопытная особа. Ее отец — бялодревнский ребе, муж, Акива, — городской сумасшедший. Ее выдали за него насильно. Его отец — тоже ребе, сенциминский, такой же псих, как и сынок. Двор управляется не им, а его мамашей, женщиной лет восьмидесяти. Умная старуха, ничего не скажешь. Такого, как Акива, только в наших польских городах и встретишь. В микву ходит по три раза в день, для полного отчуждения. Когда молится, каждое слово повторяет по десять раз. Как удалось за такого выдать замуж Гину — загадка. Она с детства влюблена в Герца Яновера. Его отец — глава ешивы в Бялодревне. Так или иначе, выдали они ее замуж, и хуже сделать не могли. Она сбежала. А Герц Яновер тем временем уехал в Швейцарию учиться. Профессора были от него без ума. Преподавать он начал, еще не научившись говорить по-немецки. Чего она только не выделывала, чтобы добиться развода, но идут годы, а она до сих пор связана с этим придурком брачными узами. Он от нее и сейчас без ума, но пользы от него, как от козла молока. Сенциминский ребе что-то не поделил с бялодревнским. Это старая история. Да, так о чем я? Ну вот, и тут вдруг Герц Яновер приезжает в Варшаву. Приехал он ненадолго, чтобы забрать Гину в Швейцарию, однако задержался, снял себе квартиру на Гнойной и начал вытворять невесть что.