Исаак Башевис-Зингер - Семья Мускат

— Я вижу, у нас тут настоящий книжник, а? — начал старик. — Скажи-ка, юноша, как ты думаешь, тебе по силам эта работа?

— Думаю, да.

— Я-то сам сочинительством не занимаюсь. Нынче все на свете считают себя писателями. Но я пообещал, что рукопись будет напечатана, поэтому… И сколько ты хочешь за свои труды?

— Сколько скажете. Это не принципиально.

— Как прикажешь тебя понимать? Не одолжение же ты делаешь?

— Да… то есть нет.

— Расскажи о себе… Ты что, один из этих «современных» евреев?

— Не совсем.

— Если молодой человек вроде тебя убегает из дому, бросает своих родителей — значит, он уж точно не святой.

— А я на роль святого и не претендую.

— Кто ж ты тогда? Грешник?

— Учиться. Это все, к чему я стремлюсь.

— Учиться чему? Как отвечать на галахические вопросы? Что сказать женщине, испугавшейся оттого, что над ведром с молоком мелькнула тень свиньи?..

— Нет, не этому — это мне уже известно.

— Я слышал, моя внучка дает тебе уроки. Как ее? Ну да, Адаса.

Аса-Гешл покраснел.

— Да, — запинаясь, ответил он, — она дает мне уроки польского языка.

— Зачем тебе польский? Здесь Россия правит, а не Польша, если уж на то пошло. К тому же в субботу у Адасы помолвка. Негоже невесте уроки давать.

Аса-Гешл хотел что-то сказать, но лишился дара речи. В горле у него вдруг пересохло. Он побледнел, стакан с чаем, который он держал в руке, задрожал.

— Правда? — Роза-Фруметл всплеснула руками. — Мазлтов!

— Она выходит замуж за Фишла Кутнера. Его дед, Шимон Кутнер, торгует на Гнойной подсолнечным маслом. Человек он не больно-то ученый, зато честный, к тому же последователь моего бялодревнского ребе. Жених учится в молельном доме, а после обеда работает бухгалтером в лавке у деда.

— Какая прекрасная новость! — воскликнула Роза-Фруметл. — А Даша, подумать только, не сказала нам про это ни слова.

На лице старика появилась лукавая улыбка.

— В следующую субботу, — сказал он. — Тебя тоже пригласят. Будешь есть медовые печенья. — И, взглянув на Асу-Гешла из-под своих густых, кустистых бровей, он повел ртом так, словно хотел проглотить собственные усы.

В комнате наступила тишина. Аса-Гешл взял было с блюдца пирожное, но затем положил его обратно. Роза-Фруметл нервно теребила свои жемчужные бусы. Мешулам сел, взял страницу рукописи и поднес ее к глазам.

— Где моя лупа? — спросил он, повернувшись к Розе-Фруметл.

— Не знаю.

— А что ты вообще знаешь? Ну, что это такое? — спросил он Асу-Гешла.

— Комментарии к Библии.

— Ха! Все мне носят книги. От раввинов до коробейников. Но у меня нет на них времени. В конторе и без того книг хватает.

— Почему бы им не приносить книги сюда? — осведомилась Роза-Фруметл.

— И кто, по-твоему, будет ими заниматься? Копл — невежа. И без того приходят пачки писем от раввинов, учителей. Бог весть от кого еще. А отвечать на них некому.

— Как же так? Раввины тебе пишут, а ответов не получают? Нехорошо.

Мешулам покосился на жену:

— Вот бы и отвечала. Что тебе мешает? Ты ведь вроде как женщина образованная. Вдобавок у меня еще и зрение никуда не годится.

— А что, если попросить этого молодого человека? Он — юноша грамотный.

— А что, это мысль. Приходи ко мне в контору в Гжибове. Мой управляющий с головой на плечах, но в таких вещах — пустое место.

— Когда мне прийти?

— В любое время, в любое время. Расскажешь заодно, о чем они там пишут. В двух словах.

Мешулам вышел. Роза-Фруметл повернулась, чтобы бросить на Асу-Гешла победоносный взгляд, однако встретилась глазами с дочерью и, не сказав больше ни слова, покинула комнату вслед за мужем. Опять воцарилась тишина. Откуда-то из-за угла послышался слабый писк, будто по карнизу пробежала мышь. Аделе поменяла позу, лестница под ней скрипнула. Аса-Гешл хотел поднять глаза, но веки у него точно свинцом налились. Он испытал странное чувство, будто стул, на котором он сидит, вот-вот опрокинется.

— Что вас так расстроило? — спросила Аделе. Она не сводила с него глаз.

— Нет, я не расстроен.

— Вы влюблены в нее. В этом все дело.

— Влюблен? Я не знаю, что вы имеете в виду.

— Она поверхностна. Пустышка. И ничего, в сущности, не знает. Она ведь так и не сдала экзамены.

— Она заболела.

— Все нерадивые ученики ухитряются заболеть накануне экзаменов.

— Ей пришлось почти год лечиться в санатории.

— Да, такие случаи мне известны. Дурачат и себя, и других.

Из гостиной раздался приглушенный бой часов. Девять вечера.

— А вы поначалу произвели на меня впечатление юноши образованного, — сказала Аделе.

— Только поначалу? Чем же я вас разочаровал?

— Когда человек в вашем возрасте начинает учиться, заниматься следует с утра до ночи, а не бегать за девушками.

— А я разве бегаю?

— Тогда зачем было снимать комнату в таком доме?

— А что в этом доме плохого?

— А то, что Гина распутная женщина. А Абрам Шапиро прохвост. Хорошая компания для студента, нечего сказать.

Аса-Гешл сделал неловкое движение, и рукопись, выпав у него из рук, рассыпалась по полу. Он нагнулся, чтобы подобрать страницы, но они никак не давались ему в руки, и он испытал беспомощность, какая бывает только во сне.

— Я не хотела вас обидеть, — продолжала девушка. — В вас что-то есть, иначе бы я ни за что с вами обо всем этом не заговорила.

— Благодарю, — еле слышно отозвался Аса-Гешл.

— Не спешите меня благодарить — лучше посмотрите мне прямо в глаза. Вы ведь не из тех добродетельных хасидов, что боятся взглянуть на девушку. И не сутультесь, вам же не восемьдесят лет.

Аса-Гешл расправил плечи и покосился на Аделе. Глаза их встретились. По ее узкому, хищному лицу пробежала мимолетная улыбка.

— Странное сочетание, — сказала она. — В вас что-то есть и от ученика местечковой ешивы, и от столичного студента.

— Вы надо мной издеваетесь.

— Вовсе нет. Таких, как вы, я встречала в Швейцарии, только эти молодые люди были смуглые и курчавые. Бедолаги — все как один. Вам нужен настоящий друг, нужна дисциплина.

— Да, наверно, вы правы.

— Если вы и впрямь хотите чему-то научиться, я могу вам помочь. От меня вам будет больше пользы, чем от Адасы.

— А я решил, что вы собираетесь уехать.

— Собираюсь, но не завтра же!

Она встала с лестницы и нагнулась помочь ему подобрать рассыпавшиеся страницы. Их пальцы встретились, и он испытал острую боль от укола ее подпиленных ногтей. Когда он поднялся, чтобы положить на стол рукопись, она поднялась тоже и, перегнувшись через стол, придвинулась к нему вплотную; в ноздри ему ударил запах ее тела, ее духов.

Аделе отступила от стола.

— Ну, я пойду, — сказала она. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — отозвался он.

— Если хотите, я завтра же дам вам первый урок.