Исаак Башевис-Зингер - Семья Мускат

— Я не мог… вернее, у меня не было времени. Мне и самому было стыдно.

— Не надо стыдиться собственной матери. Она достойный и умный человек. Маме она сразу понравилась. И отчиму тоже.

— Ты не поняла. Я же не сказал, что мне было стыдно за мать. Мне было стыдно из-за возникшей ситуации.

— Имей, по крайней мере, смелость смотреть правде в глаза. Только, пожалуйста, не думай, что я хочу вернуть тебя обратно. Убежав из Швидера, ты показал, на что способен. Можешь себе представить, что подумали мама и отчим. Я попыталась найти тебя, но ты где-то спрятался, точно вор. Сбежал, как был, в грязной рубашке. А впрочем, теперь я уже ничему не удивляюсь. Если сын может бросить такую женщину, как твоя мать, то… Скажи-ка лучше, как живешь? Надеюсь, ты с ней счастлив.

— О чем ты говоришь? Она замужем. Она живет с мужем.

— Верней сказать, позорит мужа. Твоя мать останется у нас. Если у тебя есть хоть капля совести, ты придешь ее навестить.

— Ты шутишь!

— А что такого? Нельзя же все время прятаться. Не встретившись, даже развестись невозможно.

— Когда мне прийти?

— Да хоть сейчас. Отчим скоро уйдет. Все остальные лягут после обеда отдохнуть, и мы сможем поговорить с глазу на глаз.

— Буду через час.

— Жду. До свидания.

Утром Аса-Гешл брился, тем не менее он отправился в парикмахерскую, постригся и побрился снова. Потом зашел в ресторан перекусить. Хотя идти было совсем недалеко, сел почему-то в трамвай и поехал на улицу Сенную. Он придет спокойный, чистый, собранный. Скажет им всю правду. Он медленно поднялся по лестнице. Стоило ему нажать на кнопку звонка, как дверь открылась; на пороге в синей юбке и белой блузке стояла Аделе. На шее у нее был медальон, который подарила ей в Малом Тересполе его мать. На пальце сверкнуло золотое обручальное кольцо. В первый момент ему показалось, что она немного располнела. В ноздри ему ударил запах тминных духов. «Входи», — сказала она и широко распахнула дверь.

Аделе отвела Асу-Гешла к себе в комнату, где когда-то был кабинет сына ее отчима, хирурга. Она указала рукой на стул, и Аса-Гешл сел. Сама она села с ногами на диван и с любопытством на него посмотрела:

— Ну, герой-любовник, как поживаешь?

— Где моя мать? — спросил он.

— Спит.

Она сказала, что хочет знать всю правду, и он признался во всем. Он был с Адасой в квартире ее отца, у Клони в Медзешине, в пустой квартире в доме, принадлежавшем Фишлу. Она потребовала, чтобы обо всем он рассказывал во всех подробностях, и, когда она слушала, в ее бесцветных глазах играла слабая улыбка. Как могла она злиться на этого нескладного юношу-хасида, в речах которого была странная смесь смущения и бесстыдной исповеди? Теперь ей окончательно стало ясно, что он не переменится никогда. Быстрый мозг за высоким лбом найдет оправдание любому проступку.

— Хватило все-таки ума рассказать мне всю правду, — сказала она наконец и с этими словами встала, вышла и вскоре вернулась с чаем и пирожными на подносе.

— Я не голоден, — сказал Аса-Гешл.

— Не бойся, я тебя не отравлю.

Она жадно смотрела, как он, точно ребенок, пьет чай маленькими глотками. Пирожное выпало у него из рук. Он нагнулся было поднять его, но потом раздумал — пускай лежит. Она видела, как пульсируют голубые прожилки у него на висках, как передергивается лицо. «Дурачок, — подумала Аделе. — Нет, я с ним не разведусь. Пусть остается шлюхой, а не законной женой». И, поднявшись с дивана, она сказала:

— К чему скрывать? Ты будешь отцом.

Стакан с чаем задрожал у Асы-Гешла в руке.

— Ты серьезно?

— Чистая правда.

— Не понимаю.

— Я на четвертом месяце.

Он невольно опустил глаза и посмотрел на ее живот.

— Что с тобой? Побледнел, как привидение. Мне же рожать, не тебе.

За дверью послышались шаги. Обе матери пробудились от дневного сна.

После вечерней службы в синагоге Фишл имел обыкновение возвращаться к себе в магазин. В этот вечер, однако, он решил идти прямо домой. С каждым днем подсолнечное масло, мыло и жиры дорожали, достать их становилось все труднее, и Фишл продавать свои запасы не торопился. В синагоге молодые люди — вскоре они должны были предстать перед рекрутской медкомиссией, — собравшись в кружок, шептались о врачах, которых можно подкупить, о цирюльнике, который умеет прокалывать барабанные перепонки, отчего происходит их разрыв, вырывать зубы десятками или добиваться того, чтобы суставы на пальцах перестали гнуться. Рассказывали они друг другу и про чиновника, который берется раздобыть подложные метрики и удостоверения личности. Почти все молодые люди и без того уже делали все возможное, чтобы избежать призыва: ели селедку, пили рассол и уксус и курили одну сигарету за другой — считалось, что от всего этого можно потерять в весе. Стоило Фишлу к ним подойти, как разговор тут же смолк — и не потому, что его боялись (доносчиком он, конечно же, не был), а просто потому, что жил он совсем другой жизнью. У Фишла были синий билет непригодного к военной службе, красавица жена, собственный магазин, дом за городом, золотые часы, богатый тесть. Как мог такой человек знать, что творится в сердцах тех, кто откупиться от царского мундира не в состоянии?

Фишл вышел из синагоги и повернул в сторону дома. Шел он медленно. Интересно, что сейчас поделывает Адаса? Где-то бегает? Мать у нее больна, отец якшается с этим дураком Абрамом. Не успеет его жена помереть, как он, скорее всего, женится снова. Еще и полдюжины детей наплодит. Фишл нахмурился. Так всегда и бывает, размышлял он. А потом оказывается, что от наследства ничего не осталось. Уж он-то с Божьей помощью своего не отдаст, не разбазарит накопленного. От кого-то он слышал, что этот студент вернулся из Швейцарии. А что, если она с ним где-то встречается? Нет, не может быть, женщина она не распутная. И уж точно не врунья. Сразу после свадьбы она ведь все ему рассказала, всю правду.

Он поднялся по лестнице и постучал. Адаса открыла ему дверь.

— Добрый вечер, — пробормотал он, входя.

— А, это ты.

На стене в коридоре зазвонил телефон. Адаса поспешно схватила трубку:

— Да, это я. Что-что? Пожалуйста, говори громче. Что? Дядя Абрам? Мы немного прошлись, а потом вместе пообедали. А ты куда? А, ну да, понимаю. Так я и подумала. Билеты? Жди меня на Нетсальской у входа в Саксонский сад, в четверть девятого. — И с этими словами она положила трубку.

— Кто это? — полюбопытствовал Фишл.

— Подруга. Мы вместе учились в школе.

— Что ей надо?

— Ничего. Просто хочет встретиться и поговорить.

— Ты сказала что-то насчет билетов.

— Билетов?.. А, ну да, мы идем в театр.

— Опять?

— А что тут такого? Что мне еще делать?

— Что-то последнее время тебе не сидится. Обедаешь с Абрамом, вечером — в театр с подругой. Таких женщин наши мудрецы называют вертихвостками. В Талмуде написано, что развестись с ними можно и без их согласия.