Петер Альтенберг - Венские этюды

В нем все твердило: «Измятый цветок божий! растоптанный колокольчик!»

Он купил себе этот номер газеты, хотя в кафе лежало не менее семи экземпляров ее.

«Какая она хрупкая и нежная, Господи! — думал он, — маленький крестик на шее, испуганные глаза…», — все это он видел перед собой.

«Желаете получить награду за доставку потерянного?» — спросил его маркер, который отличался некоторой наглостью.

«Но предмет должен быть неповрежденным» — заметил другой.

Все засмеялись.

А он мечтал: «У пруда, у тенистого пруда стоит она, может быть, закрыв лицо руками… и слово „моя красавица“ как дикая утка носится перед ней в холодном тумане… Тяжелое, кроваво-красное солнце висит над ней. Или, быть может, уже совсем темно, и она зябнет… Я иду ночью туда, где большой город обрывается, растворяется в пустыне, вижу ребенка… „Анна!“ — говорю я. Совсем просто, обыкновенным голосом говорю я это. Как говорят, „передай мне хлеб“, или „зажги лампу“. Она встает, идет мне навстречу. Как она хороша! Я вспоминаю о Нем, о Всеблагом, ласково кладу ей руку на голову и говорю: „Анна…“ Тихо. Ветер веет над полем.

Она спрашивает: „Уж поздно?“

— Анна, — говорю я, — мы все обдумаем вместе, ты ведь хорошая, чистая девочка!

Она прижимается ко мне.

— Да, — говорю я убежденно, — „ты хорошая и чистая, ты чистая“.

В этом святое исповедание.

Я отпускаю ей грех. Христос и Магдалина!

Вера — основа бытия! Если я во что-нибудь верю — оно есть!

Как она прижимается ко мне… „Я верю, что ты хорошая и чистая, Анна!“

Ветер воет над полем, и я веду ее к утру, к заре».

………………………

Читатель думает, конечно, что на другой день в газетах появилась заметка, которая охладила его, свела с облаков на землю, какой-нибудь новый писательский прием, сопоставление контрастов ради эффекта, вроде: «Случай с исчезнувшей окончился весьма обыденно. Несчастная девочка… и т. д.» Или: «Вышеназванная девушка отдана в исправительное заведение…» Или: «Так молода и так испорчена»..

Нет, жизнь неизобретательна, ей недоступны тонкости. Анна Г. пропала бесследно. Водоворот столицы поглотил ее.

И все же в продолжение своей недолгой жизни она была любима, как немногие! Ибо о какой женщине знаем мы так мало, что ничто не нарушает нашу крылатую фантазию, — знаем лишь то, что ей 15 лет, что у нее золотистые волосы, карие глаза и что она исчезла, исчезла бесследно…

Он познакомился с ней в зоологическом саду.

Вечер был насыщен сырым ароматом. Порой доносилось сильное благоухание, неизвестно откуда и от каких цветов, — внезапно донесется и так же внезапно улетучится. Иногда раздавались шаги по парку, — где-то, в отдалении, проходил запоздалый садовник, одинокий путник.

Поэт думал: «Как она болтает, — Боже, как болтает! — Боже, как болтает! Не нарушай же гармонию этого вечера, призывающего к молчанию!»

А она говорила о своем женихе, — говорила, говорила…

После одного из концертов, он подошел к ней, в изнеможении опустившейся на стул, и дотронулся до ее скрипки, — неизъяснимо любовно. А потом он прижал скрипку к своим губам, — хотя он был только купец…

«Если бы он еще скрипку не прижал к губам!? Но этим он победил меня навеки! В ту минуту он был похож на поэта».

Поэт проводил ее домой. Он понимал, что добрая, нежная, честная душа хотела высказаться, открыться ему, как духовнику.

«Можно мне опять придти в сад?!» — сказала она.

«Приходите».

А тот, который прижал скрипку к своим губам, писал ей: «Я рад, что ты нашла поэта, — „аристократа души“, как ты выражаешься, — который понимает и наши отношения, и то, что все должно было быть именно так, как оно есть, и не могло быть иначе. Доверяйся ему, моя дорогая!»

Однажды она пришла в сад к поэту, села на скамейку около клетки с медведями и заплакала.

Он купил хлеба и стал кормить медведей, из которых один был слеп, за что публика страшно жалела его. Но он был самый откормленный, так как только на него и обращали внимание, — в ущерб другим, зрячим.

А потом поэт обернулся и увидал плачущую.

Но он опять обратился к медведям, отогнал откормленного слепого и стал кормить голодных зрячих.

Два дня девушка не приходила.

На третий день она явилась.

«Как поживают наши медведи?!» — спросила она.

А в один прекрасный день она сказала: «Мой жених бросил меня. Все кончено».

И они стали кормить медведей.

«Из-за чего?!» — спросил поэт.

Из-за вас.

Поэт кормил медведей и ничего не понимал Да и девушка мало понимала и смотрела вниз, в медвежью клетку.

Однажды жених написал поэту:

«Вы играете женским сердцем, — это опасная игра!»

Молодая девушка заболела и поместилась в лечебнице. Там поэт навестил ее.

Молодой врач, электризующий ее, казался безумно в нее влюбленным.

Она спросила поэта: «Как поживают наши медведи!?»

Поэт увидел, как она изменилась.

«Мы опять помирились», — сказала она ему, — «слава Богу. Он все понял».

«Вот как?!» — сказал он и увидал, что она вся истомилась.

«Вам нужно много спать и глотать сырые желтки».

«Извините», — сказал молодой врач, — «это было бы неуместно. Это неудачный способ лечения. Ей нужна электризация».

Поэт ушел.

«Кланяйтесь нашим медведям!» — сказала она.

Через месяц она написала поэту. «Он со мной окончательно порвал, — сегодня. Я взяла мою скрипку и в продолжение часа играла Бетховена и думала о тех, которых бросают и которые не умеют играть Бетховена».

Поэт тотчас же пошел к ней. Собственно говоря, не пошел даже, а поехал.

Она сказала ему: «И зачем он тогда поцеловал мою скрипку?! Не сделай он этого, я легче перенесла бы все»…

«Когда предполагаете вы начать артистическое турне по России?!»

«Через несколько дней».

«Долго вы будете в отсутствии?!»…

«Шесть месяцев».

Тогда поэт сказал: «Возьмите с собой теплые вязаные перчатки для ваших артистических рук, и вообще побольше теплых вещей. И присылайте мне отовсюду открытки с видами!»

«Вы разве собираете их?!»

«Да, я собираю», — мягко сказал поэт.

Бледно-голубое небо купалось в весенней дымке. Железные листы крыш отливали фиолетовым цветом Фриз с нагими греческими богами резко выделялся на золотом фоне и вырисовывался красивым треугольником на голубой стали неба Черные чугунные кони тоже, казалось, рвались к весеннему небу со своего постамента. Коричневато-серые сучки казались нацарапанными на голубом небе ученической неловкой рукой, а тополи важно вздымались кверху, как настоящие колокольни, только очень тонкие и сквозные.

Была ранняя весна. Невероятно изогнутые и переплетающиеся между собой ветви были покрыты маленькими светло-желтыми почками, а черные дрозды кружились около пучков старой соломы, проявляя юношескую дерзость. Они вели себя как будто им надо было спасаться от кошек, изображая бегство от «мнимой опасности».