Иво Андрич - Собрание сочинений. Т.2. Повести, рассказы, эссе. Барышня.
- Название:Собрание сочинений. Т.2. Повести, рассказы, эссе. Барышня.
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Художественная литература
- Год:1984
- Город:Москва
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Иво Андрич - Собрание сочинений. Т.2. Повести, рассказы, эссе. Барышня. краткое содержание
Второй том сочинений Иво Андрича включает произведения разных лет и разных жанров. Это повести и рассказы конца 40-х — начала 50-х годов, тематически связанные с народно-освободительной борьбой югославских народов против фашизма; это посмертно изданный прозаический цикл «Дом на отшибе», это очерки и эссе 30—60-х годов. Сюда входят и фрагменты из книги «Знаки вдоль дороги», в полном объеме увидевшей свет также лишь после смерти Андрича, но создававшейся им в течение почти шести десятилетий. Наконец, здесь же напечатан и один из трех его романов — «Барышня» (1944).
Собрание сочинений. Т.2. Повести, рассказы, эссе. Барышня. - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
Было известно, что он принадлежал к состоятельному и известному буржуазному семейству в Генуе. Все называли его профессором, хотя, еще будучи молодым тридцатилетним человеком, он оставил место преподавателя в высшем мореходном училище и удалился в это захолустье. Дом его стоял на отшибе, километрах в трех от побережья и сонного городка, стиснутый крутыми склонами холмов и целиком потонувший в зелени. Тропинка, которая вела к нему, была каменистой и запущенной.
Здесь и жил этот человек, поддерживая лишь мимолетные контакты с горожанами и многочисленными посетителями туристами, оригинал и отшельник. Он сам готовил себе еду, которая состояла из хлеба, молока и свежих или вареных фруктов, сам ухаживал с помощью глухонемого садовника из соседней деревни за садом и огородом. Он разводил голубей и другую птицу и, по обыкновению, сам убирал те пять-шесть комнат на втором этаже, где хранились произведения искусства и раритеты из Европы, Африки и Азии. Здесь были редкие образцы мебели, различных инструментов, конской сбруи, колокола и колокольчики, свирели и барабаны, блюда и низкие восточные столики, посуда, лампы, фонари и подсвечники всех видов и форм, картины, карты, знамена и морские сигнальные флаги. Только оружие почти не было представлено. В большинстве своем это были предметы диковинные и редкостные по своему виду, происхождению и даже по названию, подчас связанные с какой-нибудь любопытной историей. Иной музей мог бы позавидовать коллекции этого анахорета.
Кое-что из этих вещей профессор получил по наследству, но большую часть приобрел во время своих путешествий в молодые годы. Он продолжал и теперь пополнять и обновлять свое собрание, покупал или обменивался. Он сам содержал в порядке свои экспонаты и давал о них пространные и интересные пояснения посетителям, которых оказывалось немало, особенно летом. Люди давно привыкли считать уединенный дом профессора музеем, своего рода общим достоянием, а его самого — добровольным основателем, хранителем и экскурсоводом. Он исполнял свои обязанности серьезно, с каким-то странным рвением. (Отдельных посетителей, которым он хотел оказать особое внимание, профессор водил к своей скромной гробнице, выложенной белым камнем и укрытой в густой зелени сада, с улыбкой объясняя, что в своем завещании распорядился похоронить себя здесь, а имущество передать общине.) И все же его никак нельзя было назвать угрюмым мизантропом. Исполненный внутреннего достоинства, сдержанный, но жизнерадостный, учтивый со всеми, он и с малым ребенком здоровался приветливо и чуть смущенно. Тем не менее нельзя сказать, чтобы местные жители очень его любили; многие и по прошествии стольких лет, после несомненных доказательств бескорыстия и человеколюбия, сторонились его, хотя и уважали в нем человека чистой души и добрых побуждений. У него была масса знакомых по всей Италии да и за ее пределами. Туристы, однажды побывавшие у него в музее, часто писали ему и присылали благодарственные письма или рекомендации, книги, газеты или проспекты. Он переписывался со многими антикварами, любителями и коллекционерами старины. Каждую зиму он уезжал на две-три недели, запирая свое собрание и оставляя на нижнем этаже дома сторожем глухонемого садовника. Во время этих отлучек он навещал своих многочисленных знакомых и коллег и осматривал музеи и библиотеки.
В ту пору, когда мы втроем, по примеру многих других туристов, посетили старинный городок на побережье и его необыкновенный музей, исполнилось тридцать лет, как шестидесятилетний профессор поселился в этом месте. Он был совершенно седой, но двигался легко и быстро и был неутомим в работе.
Осматривая вместе с остальными дом профессора, комнату за комнатой, коллекцию за коллекцией, я внимательно слушал его объяснения и исторические анекдоты, которые он рассказывал с подчеркнутой живостью. Когда речь в них заходила о женщинах и о любви, — а такое случалось часто, — профессор останавливался несколько дольше на этой теме, сопровождая свои слова смущенной улыбкой, которая мне почему-то была неприятна. На задаваемые ему вопросы отвечал охотно и обстоятельно, словно ответы у него были заранее подготовлены. Я его ни о чем не спрашивал.
Давал он пояснения уверенно, как человек, который имеет дело с непосвященными, и его манера держать себя была полна спокойного достоинства. Лишь изредка, и то на какой-то миг, неуловимо короткий миг, его взгляд отрывался от предмета, о котором он рассказывал, и с пристальным вниманием и испугом пробегал по нашим лицам.
Когда мы снова оказались в саду и уже собирались уходить, профессор, слегка тронув меня за рукав, отвел в сторону и показал мне свою будущую могилу. Я не произнес ни слова в ответ, и он как будто смутился. Я понял это по быстрому взгляду, когда он, подняв его от могилы, обеспокоенно пытался что-то прочесть на моем лице.
Мы стали прощаться и благодарить, но профессор вдруг решил проводить нас до корабля — так, как был, с непокрытой головой и легко одетый. Он говорил всю дорогу, пространно отвечая на наши вопросы и задавая самому себе новые, как поступает человек, желающий заполнить время словами и при этом вести разговор в желательном для себя направлении. Чаще других он обращался ко мне, то и дело оказываясь рядом со мною.
Когда мы вышли на берег, был уже полдень, и корабль готовился отчалить. Мы быстро поднялись на палубу и оттуда махали профессору, стоявшему на молу. Мне снова показалось, что глаза его ловят мой взгляд. Конечно, он махал нам обеими руками как старый знакомый и что-то кричал, но из-за корабельного гонга, возвещавшего об отплытии, и гула старых машин ничего нельзя было разобрать. Корабль с трудом разворачивался и медленно отваливал от берега, скрипя всем корпусом и натужно дрожа. Его дрожь передалась и мне.
Шум, возбужденные голоса, суматоха на корабле и на берег у, яркий свет, бивший с неба прямо над нашими головами и отражавшийся в пенящихся волнах моря, породили во мне странное чувство: будто все вокруг вместе со мною сдвинулось с места, пришло в движение и изменилось. Берег вдруг куда-то поплыл в противоположном от нас направлении. Море отступало, непрерывно уходило из-под ног, а сверкающее небо беззвучно нависало над нами, как огромный движущийся купол. Мы шли на дно, взлетали ввысь и плыли в одно и то же время. Мы двигались в каком-то новом направлении, которое нельзя определить словами «вперед» и «назад» или «вниз» и «вверх». Несколько секунд я находился вне известных нам жизненных состояний, которые мы называем привычными словами, связывая с ними утвердившиеся представления.
Внезапно и у меня внутри, как и вокруг меня, вспыхнул новый свет; в глубоких и далеких горизонтах, которые он осветил, мне открылись неведомые дали и неизведанные пути. Я не знал точно, где нахожусь, но не сомневался, что могу оказаться всюду, могу все понять на земле и в душах людей, могу безошибочно связать все последствия с их причинами, увидеть как конец, так и начало всего сущего.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: