Маргарет Рэдклифф-Холл - Колодец одиночества

На следующее утро две медицинские машины снова двинулись на базу, на виллу в Компьене. Это была тяжкая работа, долгие часы напряжения, и, хуже того, подкрепление опоздало, а одна машина сломалась. Неловко двигаясь, с красными слезящимися глазами, четыре женщины большими чашками глотали кофе; потом, не раздеваясь, легли на пол, завернувшись в шинели и армейские одеяла. Не прошло и четверти часа, как они уже спали, хотя вся вилла тряслась и шаталась от взрывов.

Есть то, что человечество никогда не может разрушить, несмотря на неразумную волю к разрушению, и это — его собственный идеализм, составная часть его существа. Стареющие циники могут развязывать войны, но молодым идеалистам приходится на них сражаться, и потому они обречены на быстрые реакции, слепые порывы, не всегда осознаваемые. Мужчины убивают с ругательствами, но совершают самопожертвование, отдавая свою жизнь за других; поэты пишут, окунув перья в кровь, но пишут не о смерти, но о жизни вечной; крепкая и уважительная дружба зарождается, чтобы выжить перед лицом враждебности и разрушения. И так настойчив в этих порывах идеал, возвышающийся над всем в присутствии великого несчастья, что человечеству, своевольному разрушителю красоты, требуется сразу же создавать новые красоты, чтобы не погибнуть от собственной опустошенности; и этот порыв затронул кельтскую душу Мэри.

Ведь кельтская душа — твердыня мечтаний и стремлений, сходящих к ней по вековым туманным тропам; и в ней живет смутная неудовлетворенность, поэтому она всегда находится в поисках. И теперь, будто увлеченная каким-то скрытым притяжением, будто растревоженная порывом, перед которым невозможно было бы устоять, даже сама не понимая этого, Мэри всей своей доверчивостью и всей своей невинностью устремилась к Стивен. Кто может претендовать на то, чтобы толковать судьбу, свою собственную или чужую? Почему эта девушка оказалась на пути Стивен, или, скорее, Стивен на ее пути? Разве не был мир достаточно велик для них обеих? Может быть, и нет — а может быть, их встреча уже была предначертана на каменных скрижалях некоей мудрой, хотя и неумолимой рукой.

Осиротевшая с раннего детства, Мэри жила у женатого кузена на просторах Уэльса, не слишком желанная в не слишком процветающем хозяйстве. Она получила довольно мало образования — разве что маленькая частная школа в соседней деревне. Она ничего не знала о жизни, о мужчинах и женщинах; а о себе, о своей пылкой, смелой, порывистой натуре знала и того меньше. Благодаря тому, что ее кузен был врачом, и разбросанная по окрестностям практика вынуждала его ездить на машине, она научилась водить его машину и смотреть за ней, заняв место бесплатного шофера — в своем роде она была хорошим механиком. Но война вселила в нее недовольство этой ограниченной жизнью, и чуть ли не в самом ее начале Мэри, которой еще не было восемнадцати, почувствовала огромное желание быть независимой, и этому желанию никто не препятствовал. Однако валлийская деревушка не дает простора для подвигов, и ничего не происходило, пока она случайно не услышала об отряде Брейкспир от местного священника, старого друга его основательницы; он сам написал рекомендательное письмо для Мэри. И вот, прямо из тихого уединения Уэльса, эта девушка отправилась в трудный путь, который наконец привел ее во Францию и вел теперь по разоренной, опустошенной войной стране. Мэри была вовсе не такой хрупкой и не такой робкой, какой считала ее миссис Брейкспир.

Стивен сначала было тоскливо от мысли о том, что ей придется преподавать новенькой ее обязанности, но вскоре она уже тосковала по самой девушке, когда ее не было рядом. А еще через некоторое время Стивен ловила себя на том, что наблюдала за тем, как низко на лбу растут волосы Мэри, за ее широко поставленными, чуть с косинкой, серыми глазами, за резким изгибом тяжелых ресниц; и все это трогало Стивен, так, что она на мгновение прикасалась пальцами к волосам девушки. Судьба все время сводила их вместе, в минуты отдыха и в минуты опасности; они не могли бы избежать этого, даже если бы хотели, а они вовсе не хотели этого избегать. Они были пешками в беспощадной и сложной игре жизни, и их все двигала и двигала по доске невидимая рука, но двигала их рядом, так, что они уже стали поджидать друг друга. «Мэри, ты здесь?» Лишний вопрос — ответ всегда был один и тот же: «Я здесь, Стивен».

Иногда Мэри заговаривала о своих планах на будущее, а Стивен с улыбкой слушала ее.

— Я пойду в какую-нибудь контору, хочу быть свободной.

— Ты такая маленькая — тебя в конторе будут обижать.

— Я ростом в пять футов и пять дюймов!

— Неужели правда, Мэри? Ты почему-то выглядишь маленькой.

— Это потому, что ты такая высокая. Я хотела бы немножко подрасти!

— Нет, не надо, ты хороша такой, как есть; ведь ты — это ты, Мэри.

Мэри всегда охотно слушала рассказы о Мортоне, ей никогда не надоедало их слушать. Она заставляла Стивен вынимать фотографии отца, матери, которую Мэри считала красивой, Паддл и особенно Рафтери. Потом Стивен рассказывала ей о своей лондонской жизни, а потом — о новом парижском доме; о своей карьере и амбициях, хотя Мэри не читала ни одного из ее романов, ведь в их округе никогда не было библиотеки.

Но иногда лицо Стивен затуманивалось из-за того, что она не могла ей рассказать; из-за маленьких обманов и умолчаний, которые должны были заполнять провалы в ее странной биографии. Глядя в ясные серые глаза Мэри, она внезапно вспыхивала, даже сквозь загар, и чувствовала себя виноватой; и это чувство передавалось девушке и тревожило ее, тогда она сжимала руку Стивен.

Однажды она вдруг спросила:

— Ты несчастна?

— Почему это я должна быть несчастной? — улыбнулась Стивен.

И все равно, теперь бывали ночи, когда Стивен лежала без сна даже после самых напряженных часов на службе, она слышала приближающийся грохот пушек, но думала не о них, а только о Мэри. Огромная нежность постепенно затопляла ее, как мягкий морской туман, скрывающий рифы и мысы. Казалось, ее тихо и спокойно относит к какой-то благословенной мирной гавани. Протянув руку туда, где лежала девушка, она гладила ее плечо, но осторожно, чтобы не разбудить. Потом туман рассеивался: «Господи! Что я делаю?» — она резко садилась, потревожив спящую.

— Это ты, Стивен?

— Да, моя дорогая, спи.

Потом ворчливый, раздраженный голос:

— Заткнитесь вы обе! Что за свинство, я почти уже заснула! Вам лишь бы поболтать!

Стивен ложилась снова и думала: «Я глупая, я отвлекаюсь и ищу себе трудностей. Конечно, мне нравится это дитя, она такая отважная, почти каждому понравилась бы Мэри. Почему у меня не может быть привязанности и дружбы? Почему у меня не должно быть человеческого интереса? Я могу помочь ей встать на ноги после войны, если мы обе переживем ее — я могу купить ей собственное дело». Этот мягкий туман, скрывающий как рифы, так и мысы, сгущался, размывая восприятие, уничтожая безобразные, грубые контуры прошлого. «В конце концов, что за беда в том, что это дитя привязалось ко мне?» Это было так хорошо — завоевать привязанность этого юного создания.