Маргарет Рэдклифф-Холл - Колодец одиночества

— В прежние дни мы убивали с изяществом, — вздохнул Бюиссон, — а теперь как на бойне, или же вовсе не убиваем, каким бы ни было оскорбление.

Однако, когда они встали, чтобы уходить, он несколько успокоился.

— Война — необходимое зло, оно уменьшает глупое население, которое уничтожило самые эффективные свои микробы. Люди не желают умирать — прекрасно, война тут как тут, она будет косить их десятками тысяч. По крайней мере, для тех из нас, кто выживет, останется больше простора благодаря немцам — может быть, они тоже необходимое зло.

У двери Стивен оглянулась назад. Бюиссон снова смазывал свои рапиры, и его пальцы двигались медленно, но с большой аккуратностью — он казался почти косметологом, массирующим женские лица.

Приготовления к отъезду не заняли много времени, и меньше чем через неделю Стивен и Паддл пожали руки слугам-бретонцам и на всех парах ехали в Гавр, где пересекли море и добрались до Англии.

Пророчество Паддл оказалось верным — для Стивен очень скоро нашлась работа. Она вступила в Лондонскую медицинскую колонну, которую полным ходом формировали этой осенью; и даже Паддл наконец получила работу в одном из правительственных департаментов. Они со Стивен получили небольшую служебную квартиру в квартале Виктория и встречались там вне службы. Но Стивен преследовала мысль во что бы то ни стало попасть на фронт, и множество разнообразных планов и дискуссий было выслушано сочувствующей Паддл. Скорую помощь перевели на некоторое время в Бельгию, и там она сослужила неплохую службу. Стивен посетила похожая идея, но у нее не было такого влияния, которое требовалось для этого. Напрасно предлагала она сформировать отряд за собственный счет; ответ был вежливым, но всегда одним и тем же, всегда одинаковым: Англия не посылает женщин на передовую. Ей не нравилась мысль о том, чтобы присоединиться к толпе, мучающей терпеливых паспортистов требованиями сейчас же послать их во Францию, под самыми незначительными предлогами. Что толку будет, если она поедет во Францию и не найдет там работы, которая ей нужна? Она предпочитала оставаться работать в Англии.

И теперь довольно часто, ожидая на станциях раненых, она безошибочно видела фигуры — безошибочно, с первого взгляда, она выделяла их из толпы, как будто инстинктивно. Словно набравшись смелости на фоне ужасов войны, многие даже из таких, как Стивен, выползли на свет из своих нор, вышли на дневной свет и предстали перед своей страной: «Что ж, вот я — примешь ты меня или отвергнешь?» И Англия приняла их, не задавая вопросов: они были сильными и умелыми, они могли занять место мужчин, они могли быть организаторами, если бы их способностям дали развернуться. Англия сказала: «Большое спасибо. Вы — то, что как раз нам нужно… в данный момент».

Итак, рядом с более удачливыми женщинами работала мисс Смит, что разводила в деревне собак; или мисс Олифант, что отроду ничего не разводила, кроме тяжелого груза комплексов; или мисс Тринг, что жила вместе с милой подругой на скромной окраине Челси. Признаться, у них у всех была одна большая слабость, слабость к униформе — но почему бы нет? Хороший работник достоин своего солдатского ремня. И потом, у них были далеко не слабые нервы, пульс их бился ровно во время самых жестоких бомбежек, ведь не бомбы тревожат нервы инверта, а скорее молчаливая безмолвная бомбардировка со стороны благонамеренных людей.

Но теперь даже по-настоящему милые женщины, те, что носили заколки в волосах, часто находили полезными своих менее ортодоксальных сестер. «Мисс Смит, заведите мне, пожалуйста, машину — двигатель так замерз, что я не могу заставить его работать». «Мисс Олифант, взгляните, пожалуйста, на эти счета — я так плохо управляюсь с цифрами». «Мисс Тринг, можно на время взять у вас шинель? Сегодня утром в кабинете просто арктический мороз!»

Не то чтобы эти женщины, всецело женственные, были меньше достойны похвал; может быть, даже больше, ведь они отдавали все, что могли, ничем не ограниченные — им не надо было смывать с себя никакого клейма на войне, им не было нужды защищать свое право на уважение. Они благородно откликнулись на зов своей страны, и пусть Англия этого не забудет. Но другие, те, которые тоже отдали все, что могли — пусть их не забудут тоже. Возможно, они выглядели несколько странно, а некоторые так наверняка, и все же на них редко глазели на улицах, хотя они шли довольно широким шагом — может быть, от застенчивости, а может быть, от смущенного желания заявить о себе, ведь часто это одно и то же. Они были частью вселенского потрясения, и потому их принимали. И, хотя на их солдатских ремнях не было мечей, на их шляпах и фуражках не было уставных кокард, в эти страшные годы был сформирован тот батальон, который никогда потом не был расформирован полностью. Война и смерть дали им право на жизнь, и жизнь казалась им сладкой, такой сладкой. Позже придут горечь и разочарование, но никогда больше эти женщины не согласятся отступить в тень, в свои углы и норы. Они нашли себя — так водоворот войны принес с собой внезапную месть.

Время шло; за первым годом враждебности последовал второй, а Стивен все надеялась, хотя не приблизилась к осуществлению своих желаний. Как она ни старалась, она не могла попасть на фронт; там не ожидалось никакой работы для женщин.

Брокетт писал удивительно бодрые письма. В каждом был аккуратный списочек того, что он хотел бы получить от Стивен; но сладости, которые он любил, стали редкими, теперь непросто было их раздобыть. И еще он просил мыло «Убиган» для своих посылок: «Только не клади их рядом с кофейной помадкой, а то она будет на запах и на вкус как мыло, — предупреждал он, — и постарайся послать мне две бутылки шампуня «Eau Athénienne [56] «Афинская вода» (фр.) », я когда-то покупал их у Трюфитта». Он был действительно на проклятом фронте — его послали в Месопотамию.

Вайолет Пикок, которая теперь служила в добровольческом отделе и носила на переднике внушительный красный крест, иногда заставала Стивен дома, и тогда изливала на нее потоки утомительных сплетен. Бывало, она приносила своих перекормленных детей — она пичкала их едой, как каплунов. Всеми правдами и неправдами Вайолет всегда удавалось добывать из-под прилавка сливки для своей детской — она была из тех матерей, что реагировали на войну желанием перебить всех стариков за их бесполезность.

— Что с них толку? Они объедают народ! — говорила она. — Я бы все отдавала молодым, их требуется растить.

Она была склонна к крайностям, воздушные налеты сильно повлияли на ее отношение к миру. Бомбежки пугали ее так же, как и мысль о голоде, а когда она была напугана, то могла быть довольно жестокой, поэтому она была бы не прочь переворошить все развалины в поисках того, что оставили там немецкие мародеры. И она первой аплодировала ужасному падению подбитого «цеппелина».