Маргарет Рэдклифф-Холл - Колодец одиночества

— Стивен… если мы когда-то не были вместе, тебе не кажется, что это был сон наяву?

И Стивен отвечала:

— Я часто задаюсь вопросом, не видим ли мы все время сон наяву — и не является ли сон единственной правдой.

И они говорили дальше о таких смутных вещах, как сны, которые кажутся влюбленным такими конкретными.

Иногда Стивен читала вслух по-французски, ведь она хотела, чтобы девушка лучше познакомилась с обаянием этого чарующего языка. И так, постепенно, с бесконечной заботой, она старалась заполнить самые очевидные провалы в неполном образовании Мэри. И Мэри, слушая голос Стивен, довольно низкий и всегда чуть хрипловатый, думала, что эти слова звучнее, чем музыка, и больше вдохновляют, когда их произносит Стивен.

В это время благодаря присутствию Мэри вокруг них стало появляться много нежного и дружелюбного. В тихом старом саду, например, появились цветы, в пруду при фонтане — большой красный карп, и две супружеские пары голубей, белых, с хвостами как веера, жили теперь в домике на длинном деревянном шесте и оживленно ворковали. Эти голуби не питали никакого уважения к Стивен; в августе они залетали к ней в окно и с мягким, но тяжелым звуком приземлялись на ее столе, расхаживая там, пока она не насыпала им зерна. И поскольку они принадлежали Мэри, и поскольку Мэри любила их, Стивен смеялась над их невозмутимостью, и терпеливо выманивала их обратно в сад, задабривая подачками их пышные круглые животы. В башенке, где когда-то был кабинет Паддл, теперь стояли три клетки с питомцами Мэри — это были крошечные яркие птички с потрепанными перьями и в глазами, подернутыми пленкой от недостатка солнца. Мэри всегда приносила их домой из ужасных магазинов на реке, торгующих птицами, потому что ее любовь к беззащитным страдающим созданиям была так велика, что она страдала вместе с ними. Мысли о птичке, с которой плохо обращались, преследовали ее целыми днями, и Стивен наконец полушутя восклицала: «Можешь идти и скупить хоть все зоомагазины в Париже — все, что угодно, милая, только не ходи такой грустной!»

Некоторые яркие птички выживали благодаря умелому уходу Мэри; но, поскольку она всегда покупала самых больных, немало из них оставило этот мир разочарований и переселилось в тот, что, как мы должны надеяться, будет теплым раем для вольных существ — в саду уже появилось несколько могилок.

Потом, однажды утром, когда Мэри пошла гулять одна, потому что Стивен надо было написать письма в Мортон, она наткнулась на еще одно бесприютное существо, которое последовало за ней на улицу Жакоб, прямо в чистый кабинет Стивен. Оно было большое, неуклюжее и ужасно тощее; оно было покрыто грязью, которая засохла на его носе, спине, ногах и по всему животу. У него были тяжелые лапы, длинные уши, и хвост выглядел голым, как крысиный, но на конце завивался маленьким колечком. Его морда была гладкой, будто плюшевой, и лучистые глаза были янтарного цвета.

Мэри сказала:

— Ах, Стивен, он захотел прийти сюда. У него больная лапка; посмотри, он хромает!

Бродячий пес приковылял к столу и стоял там, безмолвно глядя на Стивен, и та погладила его беспокойную взъерошенную голову:

— Видимо, это значит, что мы оставим его здесь.

— Милая, я ужасно боюсь, что это так — он очень извиняется, что он такой беспородный.

— Ему не нужно извиняться, — улыбнулась Стивен, — с его родословной все в порядке, это ирландский водяной спаниель, хотя что он здесь делает, один Бог знает; я никогда не видела в Париже ни одного.

Они накормили его, и в середине дня помыли его в ванной Стивен. Результаты этой ванны, устрашающие в том, что касалось комнаты, они оставили Адели. Комната превратилась в болото, зато у существа, спасенного Мэри, появилась масса шоколадных кудряшек, везде, кроме очаровательной плюшевой мордочки и забавного хвоста, завивающегося колечком. Потом они перевязали больную лапу и доставили его вниз; после этого Мэри захотела узнать о нем все, и Стивен добыла иллюстрированную книгу о собаках из шкафа в кабинете.

— Посмотри, — воскликнула Мэри, заглядывая ей через плечо, — он вовсе не ирландец, он, оказывается, валлиец! «Первое упоминание об этом умном спаниеле мы находим в валлийских законах Хоуэлл Дда. Иберийцы привезли эту породу в Ирландию…» Ну конечно же, вот почему он пошел за мной; как только меня увидел — сразу понял, что я тоже из Уэльса!

Стивен рассмеялась:

— Да, у него волосы растут мыском, как у тебя — должно быть, это национальный недостаток. Ну и как мы его назовем? Это важно; имя должно быть не слишком длинным.

— Дэвид, — сказала Мэри.

Пес серьезно поглядел на одну и на другую, потом лег у ног Мэри, положив голову на свою перевязанную лапу, и с довольным вздохом прикрыв глаза. Вот так случилось, что раньше их было двое, а стало трое. Раньше были Стивен и Мэри — теперь был еще и Дэвид.

В этом году, в октябре, пришла первая темная туча. Она приплыла в Париж из Англии, потому что Анна в письме приглашала Стивен в Мортон, но не упоминала о Мэри Ллевеллин. Она никогда не упоминала об их дружбе в своих письмах, не уделяла ей никакого внимания; но это приглашение, исключавшее девушку, казалось Стивен намеренным принижением Мэри. Горячий гневный румянец разлился по ее лицу, когда она читала и перечитывала краткое письмо матери: «Я хочу обсудить несколько важных вопросов относительно управления поместьем. Поскольку это место в конечном счете перейдет к тебе, я думаю, мы должны чаще поддерживать связь…» Затем — перечень пунктов, которые Анна хотела обсудить; и они показались Стивен очень мелкими.

Она положила письмо в ящик и сидела, мрачно глядя в окно. В саду Мэри разговаривала с Дэвидом, убеждая его не охотиться за голубями.

— Если бы моя мать десять раз ее пригласила, я бы никогда не взяла ее в Мортон, — пробормотала Стивен.

О да, она знала, слишком хорошо знала, что это будет значить, если они появятся там вместе; ложь, презренные увертки, как будто они все равно что преступники. «Мэри, не вертись в моей спальне… будь осторожна… конечно, когда мы здесь, в Мортоне… моя мать не понимает таких вещей; ей они кажутся вопиющим оскорблением…» А потом — следить за глазами и губами; чувствовать вину, едва прикоснувшись друг к другу; разыгрывать беспечную, самую обычную дружбу: «Мэри, не смотри на меня так, как будто ты ко мне неравнодушна! Этим вечером ты так посмотрела… помни, что здесь моя мать».

Нестерпимая трясина лжи и обмана! Унизительно по отношению ко всему святому для них — грубое унижение любви, и через эту любовь — грубое унижение Мэри, такой преданной и такой отважной, но, увы, такой неопытной в борьбе за существование. Ее предупреждали только слова, слова влюбленной, а что значат слова, когда доходит до действий? И стареющая женщина с отрешенными глазами, которые бывают такими жестокими, такими обвиняющими — они ведь могут обернуться на Мэри и задержаться на ней с отвращением, так, как однажды обернулись на Стивен: «Я готова была бы скорее увидеть тебя мертвой у своих ног…» Ужасные слова, и все же она говорила то, что думала, эта стареющая женщина с отрешенными глазами, она произнесла их, зная, что она — мать. Но, по крайней мере, это не должна была знать Мэри.