Генрик Сенкевич - Бартек-победитель

Суд действительно оказался к нему милостивым. Признав наличие смягчающих вину обстоятельств, Бартека приговорили только к трем месяцам тюрьмы. Кроме того, его приговорили к штрафу в сто пятьдесят марок в пользу семьи Беге и других «оскорбленных действием» колонистов.

«Однако преступник, — говорилось в судебном отчете „Posener Zeitung“, по объявлении приговора не только не проявил ни малейшего раскаяния, но разразился такими грубыми ругательствами и так бесстыдно стал выставлять свои мнимые заслуги перед государством, что можно только удивляться, как прокурор не возбудил против него нового дела за оскорбление суда и немецкого народа».

Между тем Бартек спокойно вспоминал в тюрьме свои подвиги под Гравелоттом, Седаном и Парижем.

Однако мы совершили бы несправедливость, утверждая, что поступок пана Беге не вызвал никакого публичного осуждения. Напротив, напротив! В одно дождливое утро в рейхстаге выступил некий польский депутат и принялся весьма красноречиво доказывать, что в Познани изменилось отношение к полякам; что за мужество и потери, понесенные познанскими полками в эту войну, надлежало бы больше заботиться о нуждах населения познанской провинции; и, наконец, что пан Беге в Гнетове злоупотреблял своим положением учителя, позволяя себе бить польских детей, обзывать их «польскими свиньями» и говорить, что после этой войны пришлые люди будут топтать ногами аборигенов.

И пока депутат это говорил, за окном лил и лил дождь, а так как в такие дни людей одолевает сонливость, то зевали консерваторы, зевали национал-либералы и социалисты, зевал центр, ибо все это происходило еще до эпохи «культурной борьбы».

Наконец, от этой «польской кляузы» палата перешла к «очередным делам».

Тем временем Бартек сидел в тюрьме, вернее лежал в тюремной больнице, так как от удара камнем у него открылась рана, полученная еще на войне.

Когда у него не было жара, он все думал, как тот индюк, который околел от дум. Бартек не околел, но ничего не выдумал.

Однако изредка, в минуты, которые в науке называются lucida intervalla, ему приходило в голову, что, может быть, напрасно он так «лупил» французов…

Для Магды наступило тяжелое время: надо было платить штраф, а денег взять было неоткуда. Гнетовский ксендз хотел ей помочь, но оказалось, что в кассе нет и сорока марок. Гнетово было бедным приходом, да старичок и не знал никогда толком, куда у него уходят деньги. Пана Яжинского не было. Говорили, что он поехал в Царство Польское свататься к какой-то богатой панне.

Магда не знала, что ей делать.

Об отсрочке уплаты штрафа нечего было и думать. Что ж тут делать? Продать лошадей, коров? Хлеба еще стояли в поле, время и без того было трудное. Приближалась жатва, в хозяйстве нужны были деньги, а они все вышли. Магда в отчаянии ломала руки. Подала в суд несколько прошений о помиловании, ссылаясь на заслуги Бартека, но ей даже не ответили. Приближался срок платежа, а с ним секвестр.

Она молилась и молилась, с горечью вспоминая прежнее время, до войны, когда они жили в достатке, а Бартек вдобавок еще зарабатывал зимой на фабрике. Пошла она к кумовьям призанять денег, но и у тех не было. Война всех разорила. К Юсту пойти она не смела, потому что уж и так была ему должна и даже процентов не платила. Между тем Юст сам неожиданно к ней явился.

Однажды в полдень Магда сидела на пороге своей хаты, праздно сложив руки, потому что от горя силы ее совсем оставили. Она смотрела на реявших в воздухе золотых мушек и думала: «Какие же эти насекомые счастливые: летают куда им вздумается и ни за что не платят…» Порой она тяжко вздыхала и с побледневших губ ее срывалось тихое: «Боже мой, боже мой!» Вдруг у ворот показался загнутый книзу нос Юста; из-под носа торчала изогнутая трубка. Магда побледнела. Юст окликнул ее:

— Morgen!

— Как поживаете, пан Юст?

— А мои деньги?

— Ах, золотой мой пан Юст, потерпите немного. Нет у меня денег, что делать? Мужика моего взяли, штраф за него надо платить, а я никак концы с концами свести не могу. Лучше бы мне помереть, чем этак мучиться изо дня в день… Уж вы подождите, золотой мой пан Юст!

Она расплакалась и, наклонившись, смиренно поцеловала толстую красную руку пана Юста.

— Вот пан приедет, я у него возьму взаймы и отдам вам.

— Ну, а штраф из чего заплатите?

— Ох, не знаю. Коровенку, видно, продать придется.

— Я вам еще дам взаймы.

— Бог вам пошлет за это, золотой мой пан! Вы хоть и лютеранин, а хороший человек. Верно я говорю. Если бы все немцы были такие, как вы, все бы их благословляли.

— Только я без процентов не дам.

— Знаю, знаю.

— Нужно будет написать расписку на все.

— Хорошо, золотой мой пане, пошли вам бог!

— Вот я поеду в город, тогда составим акт.

Юст побывал в городе и составил акт, но Магда прежде сходила посоветоваться с ксендзом. Однако что ж тут было делать? Ксендз сказал, что срок слишком короток, а проценты слишком высоки, и очень жалел, что пан Яжинский уехал: был бы он здесь, наверное, помог бы. Магда не могла ждать до тех пор, пока все имущество пустят с молотка, и согласилась на условия Юста. Она взяла взаймы триста марок, то есть вдвое больше, чем нужно было, чтобы заплатить штраф, так как хозяйство тоже требовало денег. Бартек ввиду важности акта должен был скрепить его своей подписью. Магда нарочно ходила к нему для этого в «карцер». Победитель был очень удручен, подавлен и болен. Он было написал жалобу, указав на все причиненные ему обиды, ко статьи «Posener Zeitung» настроили правительственные сферы неблагожелательно по отношению к нему. Разве власти не должны расширить опеку над мирным немецким населением, «которое в последнюю войну дало столько примеров любви к отечеству и принесло столько жертв»? Понятно, что жалобу Бартека отклонили. Неудивительно и то, что это его окончательно надломило.

— Ну, теперь мы совсем пропадем, — сказал он жене.

— Совсем, — повторила Магда.

Бартек о чем-то задумался.

— Крепко они меня обидели, — сказал он.

— А Беге мальчишку обижает, — добавила Магда. — Ходила я его просить, а он меня же обругал. Ох, беда, теперь немцы у нас в Гнетове всем заправляют. Никого и не боятся.

— И верно, они всех сильнее, — печально проговорил Бартек.

— Я простая баба, но скажу тебе: всех сильнее бог.

— Он наше прибежище, — добавил Бартек.

С минуту оба молчали. Потом Бартек снова спросил:

— Ну, а что Юст?

— Если бог пошлет урожай, как-нибудь с ним расплатимся. Может, пан поможет, хотя он и сам кругом должен немцам. Еще до войны говорили, что придется ему продать Гнетово. Вот разве на богатой женится…

— А скоро он вернется?

— Кто его знает! В усадьбе говорят, что скоро с женой приедет. Уж немцы его прижмут, как воротится. И везде эти немцы! Так и лезут со всех сторон, как клопы! Куда ни повернись — в городе ли, в деревне ли, — везде немцы… Верно, за грехи наши. А помощи — ниоткуда.