Джон Фолкнер - Утраченная скрипка Страдивари

Мне нередко случалось в романах встречать фразу о том, как на лице героя вдруг появлялось затравленное выражение, и я всегда смеялся над ее фальшивой бессмысленностью. Но приехав в Уорт, я понял, что слова эти не выдумка беллетристов. На бледном лице сэра Джона я увидел именно затравленное выражение. Он точно постоянно ждал чего-то дурного, и временами своей страдальческой обреченностью его вид напоминал мне о преступнике, который знает, что уже выдан ордер на его арест.

Мы подолгу беседовали, сэр Джон откровенно рассказывал мне свою жизнь за последние несколько лет и, казалось, был рад облегчить душу. Как я узнал от него, дневник Адриана Темпла поразил его воображение, чему немало способствовало то нервическое состояние, в котором находился он после того, как увидел призрак у себя в комнате в Оксфорде и портрет Темпла в Ройстоне. Я не берусь объяснить эти происшествия.

Романтическая натура моего друга не могла не поддаться чарам мистицизма, ими было отравлено все повествование Темпла. Как только он прочел дневник, ему страстно захотелось увидеть места, описанные Темплом, и изведать ту необычную жизнь, которую тот вел. Поначалу сэру Джону удавалось подавлять это влечение, но оно не угасало и постепенно завладело всеми его помыслами.

Я убежден, что музыка гальярды сыграла не последнюю роль в падении сэра Джона. Неудивительно, что Михаэль Преториус [14] Преториус Михаэль (1571–1621), немецкий композитор, капельмейстер, музыкальный теоретик, автор энциклопедического труда по истории и теории музыки «Syntagma musicum». в «Syntagma musicum», называл гальярду «изобретением дьявола, по наущению которого этот танец сопровождался разнузданными жестами и непристойными телодвижениями». С первого вечера, когда мы исполнили «Ареопагиту», я ощутил ее странное воздействие. Мисс Малтраверз достаточно подробно написала обо всем, и я лишь добавлю, что после кончины сэра Джона я ни разу не слышал этого сочинения, но его мелодия живет в моей памяти и временами против моей воли начинает звучать во мне, всегда вызывая болезненные последствия. Обычно такое случается в моменты полного упадка сил. Я не сомневаюсь, что влияние гальярды испытал и сэр Джон, и его впечатлительная натура не устояла перед ее разрушительной силой.

Я говорю это не случайно, поскольку, по моему глубокому убеждению, музыка способна оказывать на человека различное по своей сути воздействие. Она может пробуждать в нем благие порывы и возвышенные стремления, но может, взывая к его низменным началам, причинять ему вред. Наших нынешних познаний недостаточно, чтобы судить о том, насколько далеко простирается власть музыки, насколько можно управлять разумом человека и, воздействуя на него одной музыкой, способствовать его духовному совершенствованию, а посредством музыки иного рода возбуждать жажду чувственных и пагубных наслаждений. Но в одном я уверен, на достаточно высоком уровне развития человеческой культуры музыка дает самый надежный, если не единственный ключ к той двери, за которой открываются высшие сферы духа.

Во время свадебного путешествия сэра Джона неудержимо притягивало к местам, описанным в дневнике Темпла. Он сам не понимал, почему это происходит, но, как я убедился впоследствии, сопоставив все события, такая мысль постоянно внушалась ему гальярдой. Сэр Джон превосходно знал древние языки, и его познания в истории античности отличались поистине энциклопедической широтой. Рим и Южная Италия вызвали в его душе неизъяснимый трепет восторга. Перед ним была сама история, о которой он читал в книгах, на ее сцене оживали подлинные исторические персонажи, и он пытался проникнуться их мироощущением. В Риме он пропадал в многочисленных книжных лавках и раскопал там сочинения писателей поздней империи и труды александрийских философов, которые были редкостью в Англии. Углубившись в них, он вкусил новых, еще неведомых наслаждений, а его мистические склонности получили новую пищу.

Увлечение языческой философией, тем более столь безоглядное, небезопасно для английского характера и особенно для натур с сильной романтической струей, как у сэра Джона. Со временем это увлечение оказало столь мощное воздействие на его мышление, что если он и не отошел окончательно от христианства — хотя, боюсь, именно это и случилось с ним, — тем не менее пошатнулся в вере и, испробовав многие запретные плоды язычества, наконец дошел до неоплатонизма. Этой соблазнительной философии отдавали восхищенную дань многие выдающиеся умы от Прокла [15] Прокл (412–485 гг н. э.), древнегреческий философ-неоплатоник. и Юлиана [16] Юлиан Флавий Клавдий (331–363 гг. н. э.), римский император, за обращение из христианства в язычество получил прозвище Отступника. до Августина [17] Августин Блаженный (354–430 гг. н. э.), христианский теолог, представитель западной патристики. и мыслителей эпохи Возрождения. И неудивительно, что сэр Джон легко поддался ее соблазнам. Учение о гуманном и неопределенном благе, сильная эстетическая сторона, пантеистическая диалектика и привлекательные суеверные представления об общении с духами — все это вызывало живейший отклик в его восприимчивой душе. Ему страстно захотелось приобщиться к древней языческой философии, и по мере того, как прошлое наполнялось для него все большей реальностью, меркло и отдалялось настоящее. Понемногу он утратил интерес ко всему окружающему, и все естественные привязанности умерли в нем. К какой страшной катастрофе это привело, свидетельствует история, рассказанная мисс Малтраверз. Вскоре после приезда в Неаполь сэр Джон посетил виллу де Анджелис, которую Темпл построил на развалинах загородного дома Помпония. Вилла находилась в полуразрушенном состоянии, и сэр Джон купил ее без особых затруднений, уплатив всю сумму сразу. Затем он основательно перестроил дом, стремясь воспроизвести обстановку поздней империи во всей ее пышности. Как душеприказчик сэра Джона я не раз бывал на вилле, где хранилось множество бесценных произведений искусства. В те давние годы было гораздо легче, чем сейчас, найти предметы древности и стоили они не так дорого, как ныне, но все же шли не за бесценок, и реставрация виллы потребовала немалых расходов.

Казалось, само местоположение дома между Неаполитанским и Байским заливами питало страстную одержимость моего друга историей. Из окон виллы открывался тот божественный вид на море, который некогда пленял Цицерона и Лукулла, Севера и Антониев. Поблизости находились Байи, излюбленный морской курорт римской знати. Этот самый пышный и распутный из всех городов античности пережил потрясения веков, хотя и утратил былую славу, и после того, как был разграблен в XV веке, превратился в бедное селение. Однако зло долговечнее камня, и местные жители уверяли, что в здешних местах до сих пор живы тени постыдного прошлого.