Эмиль Золя - Западня

Последние слова она произнесла с расстановкой, качая головой и внимательно разглядывая Жервезу: лицо, руки, ноги, как будто раздевала молодую женщину и отыскивала малейшие изъяны у нее на теле. По-видимому, г-жа Лорийе нашла, что Жервеза лучше, чем она ожидала.

— Конечно, мой брат волен выбирать кого хочет, — продолжала она еще более язвительно, — даже если его семья и надеялась на другое… Мало ли какие строишь планы, а на деле получается совсем не так… Что до меня — я не стану перечить. Да приведи он ко мне хоть последнюю из последних, я и то сказала бы: «Женись на здоровье и оставь меня в покое…» А ведь ему и у нас было неплохо. Посмотрите, парень в теле, сразу видно, что не ложился спать натощак. Ему всегда вовремя давали горячий суп — минута в минуту. Скажи-ка, Лорийе, тебе не кажется, что знакомая Купо походит на Терезу, — помнишь жилицу напротив, ту, что умерла от чахотки?

— Да, верно, есть что-то общее, — ответил муж.

— И у вас двое ребят, сударыня? Не скрою, я уже говорила брату: «Не понимаю, зачем ты вздумал жениться на женщине с двумя детьми». Вам нечего обижаться, если я готова за него постоять, — это вполне понятно. К тому же вы не очень-то здоровая на вид… Правда, Лорийе, на вид она не больно крепкая?

— Нет, нет, совсем не крепкая.

Они ничего не сказали о ее ноге. Но Жервеза поняла по их косым взглядам и поджатым губам, что Они намекают на ее хромоту. Она стояла перед ними, кутаясь в свою тонкую шаль с желтыми цветами, и отвечала односложно, как перед судом. Видя, что ей тяжело, Купо закричал:

Зря только языком болтаете… Что бы вы ни говорили, это ничего не изменит! Свадьба будет двадцать девятого июля, в субботу. Я проверил по календарю. Значит, условились? Вам подходит этот день?

— Нам-то что! Нам все подходит, — ответила ему сестра. — Незачем тебе было с нами и советоваться. Пусть Лорийе будет свидетелем, я не возражаю. А меня оставьте в покое.

Жервеза стояла, опустив голову, и в замешательстве просунула кончик туфли в деревянную решетку, покрывавшую пол мастерской; затем вытащила ногу и испуганно наклонилась, чтобы пощупать решетку: вдруг она поломала ее? Лорийе тотчас вскочил и, схватив лампу, стал подозрительно осматривать руки Жервезы.

— Надо быть очень осторожным, — сказал он. — Маленькие крупинки золота могут пристать к подошвам, вы их унесете и даже сами не заметите.

Тут поднялась кутерьма. Ведь хозяева не потерпят, если пропадет хоть один миллиграмм. И Лорийе показал заячью лапку, которой сметают золотые опилки с верстака, и кусок кожи: он расстилает его на коленях, чтобы не потерять ни одной золотой пылинки. Два раза в неделю они тщательно подметают мастерскую; мусор сжигают и просеивают золу, в которой находят за месяц на двадцать пять, а то и на тридцать франков золота.

Госпожа Лорийе не спускала глаз с ног Жервезы.

— Тут, право, нечего обижаться, сударыня, — сказала она с любезной улыбкой, — но вам следовало бы осмотреть свои подошвы.

И Жервеза, густо покраснев, снова села и подняла ноги: пусть убедятся, что к подошвам ничего не пристало. Купо распахнул дверь и вышел, сердито крикнув: «Прощайте!» Он позвал Жервезу из коридора. Тогда вышла и она, пробормотав несколько любезных слов: она надеется, что они скоро встретятся и сумеют поладить. Но Лорийе уже снова были поглощены работой в своей мрачной норе-мастерской, где только горн светился, как догорающий уголь в черной, пышущей жаром печке. Жена, в спустившейся с плеча рубашке, озаренная красным отблеском раскаленных углей, тянула новую нить, и от натуги на шее у нее вздувались толстые, как веревки, жилы. А муж склонился над верстаком, в зеленоватом свете водяного шара, и начал новую цепочку: он сгибал щипчиками колечко, раскрывал, вставлял в предыдущее и снова раздвигал клинышком — и так без конца, механически повторяя все те же движения, не отрываясь даже, чтоб отереть пот с лица.

Когда Жервеза вышла из длинного коридора на площадку седьмого этажа, она не сдержалась и воскликнула со слезами на глазах:

— Право, это не сулит нам счастья!

Купо яростно затряс головой. Он еще попомнит Лорийе этот вечер. Бывают же такие скареды! Боятся, что у них утащат три пылинки золота! И ведь все это только от жадности. Сестра его, видно, надеялась, что он никогда не женится и она вечно будет наживать четыре су на его обеде! Так нет же. Свадьба назначена на двадцать девятое, и все. А на них ему плевать.

Но Жервеза спускалась по лестнице с тяжелым сердцем, ее охватил глупый страх, она с тревогой всматривалась в удлиненные тени перил. В этот час опустевшая лестница спала, освещенная лишь газовым рожком на третьем этаже, и прикрученное пламя тихо мерцало в глубине темного колодца, как далекая лампада. За запертыми дверями нависла тишина; наевшись, люди заснули тяжелым сном, который валит с ног рабочий люд. Однако из комнаты гладильщицы доносился приглушенный смех, да из замочной скважины мадемуазель Реманжу просачивался лучик света и слышалось тихое пощелкивание ножниц: она кроила газовые платьица для своих грошовых кукол. Внизу, у г-жи Годрон, все еще плакал ребенок, и в густом безмолвном мраке гнилостный дух помоек казался еще зловоннее.

Стоя во дворе, пока Купо нараспев вызывал привратницу, Жервеза повернулась и снова взглянула на дом. Он казался еще выше в темном безлунном небе. Серые стены словно очистились от проказы, стертой вечерним сумраком; они тянулись вверх, молчаливые, еще более голые и плоские, с тех пор как жильцы убрали сушившиеся на солнце тряпки. Закрытые окна спали. Только изредка кое-где вспыхивал огонек, будто они на миг открывали глаз и косились в темные углы. Над входными дверями и на площадках всех семи этажей горел тусклый свет, сливаясь в узкий белесоватый столб. Из картонажной мастерской на третьем этаже вырывался тонкий луч, он прорезал мрак, окутавший мастерские внизу, и ложился желтой полоской на мощеный двор. И где-то в глубине этого мрака, в самом сыром углу двора, из плохо прикрученного крана мерно падали капли воды, и этот звук звонко отдавался в наступившей тишине, Жервезе снова почудилось, что дом нависает над ней, тяжелый, холодный, и давит ей на плечи. То был все тот же глупый страх, ребячество, над которым она сама же смеялась.

— Осторожно! — крикнул ей Купо.

Чтобы выйти за ворота, ей пришлось перескочить через широкую лужу, набежавшую из красильни. На этот раз лужа была синяя, глубокого синего цвета, как летнее небо, и от фонарика привратницы в ней зажигались яркие звезды.

Жервеза не хотела справлять свадьбу. К чему тратить деньги? Вдобавок ей было немножко стыдно; незачем трубить об этом на весь квартал. Но Купо заупрямился: нельзя же так взять да пожениться и даже не выпить с друзьями. Что ему за дело до пересудов в квартале! Конечно, все будет очень скромно, они прогуляются всей компанией, а потом зайдут в какую-нибудь харчевню и закусят без затей. Ясно, что у них не будет музыки за десертом и никаких кларнетов, под которые дамы любят трясти юбками. Просто соберутся все вместе, чокнутся, а потом разойдутся по домам и мирно лягут спать.