Эмиль Золя - Западня

— Ну и что же? — спросила Жервеза дрогнувшим голосом. — Мне-то какое дело?

И она посмотрела в желтые глаза Виржини: в них вспыхивали золотые искорки, словно в глазах у кошки. Значит, эта женщина все-таки затаила злобу в душе, если нарочно разжигает ее ревность. Но швея прикинулась дурочкой.

— Понятно, вам до этого нет никакого дела, — проговорила она. — Только надо бы ему посоветовать бросить эту девку, с ней он не оберется хлопот.

Хуже всего было то, что, чувствуя поддержку окружающих, Лантье стал иначе вести себя с Жервезой. Теперь, здороваясь или прощаясь с нею, он задерживал ее руку в своей, смущал молодую женщину пристальным, наглым взглядом, в котором она ясно читала, чего он домогается. Проходя позади Жервезы, он старался задеть ее коленом и, как бы желая одурманить, обдавал горячим дыханием ее шею. Однако он все еще выжидал, не решаясь перейти в открытое наступление. Но как-то вечером, в прачечной, оказавшись с ней наедине, он, не говоря ни слова, притиснул дрожащую Жервезу к стене и хотел поцеловать. В эту минуту случайно зашел Гуже. Жервеза начала отбиваться и вырвалась от Лантье. Тут все трое заговорили о том о сем, как будто ничего не случилось. Гуже сидел понурившись, бледный, расстроенный: он решил, что помешал им и Жервеза отбивалась только для вида, стыдясь целоваться при посторонних.

На другой день Жервеза чувствовала себя очень несчастной и без дела слонялась по прачечной; она не могла выгладить даже носового платка; ей хотелось повидать Гуже, объяснить, как все это получилось, почему Лантье прижал ее к стене. Но Этьен был в Лилле, и теперь она не решалась приходить в кузницу, где Ненасытная Утроба, он же Бездонная Бочка, встречал ее насмешливой ухмылкой. Однако к вечеру она не выдержала, взяла пустую корзину и ушла, сказав, что ей надо сходить за бельем к заказчице на улицу Порт-Бланш. Свернув на улицу Маркаде, она стала медленно прогуливаться перед кузницей в надежде на случайную встречу. Гуже, вероятно, тоже ждал ее, потому что не прошло и пяти минут, как он, будто невзначай, вышел на улицу.

— Это вы? Ходили по делу? — спросил он, улыбаясь через силу. — А теперь домой?

Он сказал это лишь для того, чтобы скрыть смущение, — Жервеза направлялась как раз в противоположную сторону. И, даже не взяв друг друга под руку, они пошли по направлению к Монмартру. Очевидно, им хотелось лишь одного — уйти подальше от посторонних глаз, а то, чего доброго, люди подумают, будто они назначили здесь свидание. Они брели, потупив голову, по ухабистой мостовой, а в ушах у них стоял несмолкаемый гул окрестных мастерских. Затем, пройдя шагов двести, они, словно сговорившись, свернули налево и все так же молча вышли на пустырь. Между лесопильной и пуговичной фабрикой зеленела полоска луга, покрытая желтыми пятнами выжженной солнцем травы; коза, привязанная к колышку, с блеянием ходила вокруг. Еще дальше торчало сухое дерево, словно обуглившееся на солнце.

— Право, совсем как в деревне, — прошептала Жервеза.

Они сели под сухим деревом. Прачка поставила корзину на землю рядом с собой. Напротив, по склону холма, выстроились ряды высоких желтых и серых домов с вкрапленной между ними чахлой зеленью деревьев. Запрокинув голову, можно было видеть раскинувшееся над городом широкое чистое небо, лишь на севере по его густой синеве бежали белые облачка. Но яркий свет слепил глаза, Жервеза и Гуже перевели взгляд на туманные очертания далеких предместий и стали пристально следить за струями пара, с шумом вырывавшимися из узкой трубы паровой лесопильни. Ее тяжкие вздохи словно облегчали их стесненную грудь.

— Да, я шла по делу, мне надо было… — пролепетала Жервеза, чтобы нарушить неловкое молчание.

Она так жаждала объяснения, а вот теперь ничего не смела сказать. Ей было очень стыдно. И все же она понимала, что они пришли сюда именно для того, чтобы поговорить о вчерашнем, и даже говорили об этом, но только без слов. Вчерашний случай стоял между ними, и на сердце была гнетущая тяжесть.

Тогда в порыве щемящей тоски, со слезами на глазах, Жервеза начала рассказывать о смерти своей прачки, г-жи Бижар, скончавшейся утром в ужасных мучениях.

— Вышло все это из-за побоев — муж ударил ее ногой в живот, — говорила она тихо и монотонно. — Живот сильно вздулся. Наверно, у нее что-нибудь оборвалось внутри. Боже мой, ее скрутило за три дня… Право, и среди каторжников не встретишь такого негодяя. У судей и без того много хлопот, не станут же они заниматься всякой бабой, до смерти забитой мужем. Пинком больше, пинком меньше, эка важность, если колотушки достаются каждый день. Да и сама она, бедняжка, хотела спасти мужа от эшафота и уверяла, будто ударилась животом о лохань. Она кричала всю ночь напролет, пока не отдала богу душу.

Кузнец молчал и судорожно рвал траву целыми пучками.

— Не прошло и двух недель, — продолжала Жервеза, — как она отняла от груди своего младшенького, Жюля, хорошо еще, что мальчишку успела выкормить… теперь на руках у Лали осталось двое малышей. Девчонке нет и восьми лет, а она уже такая серьезная и рассудительная — настоящая мамаша. Только Бижар и ее бьет смертным боем… Ей-богу, есть люди, которым на роду написано маяться всю жизнь.

Гуже поднял на нее глаза, губы у него дрожали.

— Очень вы меня обидели вчера, ох как обидели, — пробормотал он.

Жервеза побледнела и с мольбой сложила руки, но он продолжал:

— Я знаю, так должно было случиться… Только нам следовало довериться мне, все выложить начистоту, чтобы я не воображал понапрасну, будто вы…

Голос у него пресекся. Она вскочила, поняв, что Гуже, как и все соседи, считает ее любовницей Лантье. И, протягивая к нему руки, она воскликнула:

— Нет, нет, клянусь вам!.. Он схватил меня, хотел поцеловать, — это правда, но он даже не дотронулся до моего лица, да и пристал-то ко мне в первый раз… Клянусь вам моей жизнью, жизнью моих детей, клянусь всем, что у меня есть самого святого!

Но Гуже качал головой. Он не верил: женщины вечно отрицают свою вину. Жервеза стала вдруг очень серьезной и заговорила, подбирая слова:

— Вы меня знаете, господин Гуже. Я не умею лгать, право же, не умею… Честное слово, этого не было… И никогда этому не бывать, слышите? Никогда! Иначе я буду считать себя последней тварью, недостойной дружбы такого хорошего человека, как вы.

И при этих словах у нее было такое милое правдивое лицо, что он взял ее за руку и усадил на прежнее место. Теперь он дышал свободно, и внутри у него все словно пело. Впервые он вот так держал ее руку и сжимал в своей. Оба молчали. По небу медленно, словно лебеди, плыли белые облака. Коза, которая паслась на чахлом лужку, смотрела в их сторону и время от времени тихо блеяла. И, не разжимая пальцев, глубоко растроганные, они блуждали взглядом по белесоватым склонам Монмартра, по лесу фабричных труб, выступавших на горизонте, по всему этому пыльному унылому предместью, и до слез умилялись при виде зеленых деревьев возле подслеповатых кабачков.