Генри Джеймс - Мадонна будущего. Повести

— Бидел-Маффета. Чтоб им было пусто!..

— Уже? — Мод явно побледнела.

— Первыми разнюхали. Прах их побери!

Байт коротко рассмеялся — отдал дань чужому пронырству, но она быстро коснулась ладонью его локтя, призывая прислушаться. Да, вот оно, это известие, оно вырывалось из луженых глоток; там, за один пенс, под фонарями, в густом людском потоке, глазеющем, проплывающем мимо и тут же выбрасывающем это из головы. Теперь они уловили все до конца — «Известный общественный деятель!». Что-то зловещее и жестокое было в том, как преподносилась эта новость среди сверкающей огнями ночи, среди разлива перекрывающих друг друга звуков, среди равнодушных — по большей части — ушей и глаз, которые тем не менее на лондонских тротуарах были достаточно широко открыты, чтобы утолять цинический интерес. Да, он был, этот бедняга Бидел, известен и был общественным деятелем, но в восприятии Мод это не было в нем главным, по крайней мере сейчас, когда его во весь голос обрекали на небытие.

— Если его нет, я погорела.

— Его, безусловно, нет — сейчас.

— Я имела в виду — если он умер.

— Может, и не умер. Я понял, что ты имеешь ввиду, — добавил Байт. — Если он умер, тебе не придется его убивать.

— Он нужен ей живой, — отрезала Мод.

— Ну да. Иначе как же она ему откажет от дома?

Эту реплику Мод, как ни была она взволнована и заинтригована, оставила пока без ответа.

— Вот так — прощайте, миссис Чёрнер. А все ты.

— Ах, радость моя! — уклонился он.

— Да-да, это ты довел его, а раз так, это полностью возмещает то, что ты сделал для меня.

— Ты хочешь сказать — сделал тебе во вред? Право, не знал, что ты примешь это так близко к сердцу.

И снова, пока он говорил, до них донеслось: «Таинственное исчезновение известного общественного деятеля!» И пока они вслушивались, это, казалось, разрастаясь, заполнило все вокруг; Мод вздрогнула.

— Мне это нестерпимо, — сказала она и, повернувшись к нему спиной, направилась к Стрэнду.

Он тотчас оказался с нею рядом и, прежде чем она скрылась в толпе, успел на мгновение ее задержать:

— Так нестерпимо, что ты решительно не пойдешь за меня?

Вопрос был, что называется, поставлен ребром, и она ответила соответственно:

— Если он умер, нет.

— А если нет, то да?

Она бросила на него жесткий взгляд:

— Значит, ты знаешь?

— Если бы… я был бы наверху блаженства.

— Честное слово?

— Честное слово.

— Ладно, — сказала она, поколебавшись, — если она не порвет со мной…

— Это твердо?

Но она опять ушла от прямого ответа:

— Сначала предъяви его живым и невредимым.

Так они стояли, выясняя отношения, и долгий взгляд, которым они обменялись, окончательно закрепил заключенный между ними договор.

— Я предъявлю его, — сказал Говард Байт.

Не будь исчезновение Бидел-Маффета — его прыжок в неизвестность — катастрофой, оно было бы грандиозным успехом, такое огромное пространство этот известный общественный деятель занимал на страницах газет в течение нескольких дней, так сильно, сильнее, чем когда-либо, потеснил другие темы. Вопрос о его местонахождении, его прошлая жизнь, его привычки, возможные причины бегства, вероятные или невероятные затруднения — все это ежедневно и ежечасно шквалом обрушивалось на Стрэнд, превращая его для наших друзей в нестерпимо неистовое и жестоко орущее многоголосье. Они немедля встретились вновь в самой гуще этого столпотворения, и вряд ли нашлась бы пара глаз, с большей жадностью пробегавшая текущие сообщения и суждения, чем глаза Мод, — разве только ее спутника. Сообщения и суждения состязались в фантастичности и носили такой характер, что лишь обостряли смятение, охватившее нашу пару, которая чувствовала себя принадлежащей к «посвященным». Даже Мод было не чуждо это сознание, и она с улыбкой отметала дикие газетные домыслы; она внушила себе, что знает куда больше, чем знала, в особенности потому, что, раз обжегшись, избегала, вполне тактично, теребить или допрашивать Байта. Она лишь поглядывала на него, словно говоря: «Видишь, как великодушно я щажу тебя, пока длится шум-бум», и на эту ее бережность вовсе не влияло отнюдь не беспристрастное обещание, которое он дал ей. Байт, без сомнения, знал больше, чем сказал, хотя клялся и в том, что вряд ли было ему известно. Короче, часть нитей, по мнению Мод, он держал в руках, остальные же упустил, и состояние его души, насколько она могла в ней читать, проявлялось в равной мере как в заверениях, ничем не подкрепленных, так и в беспокойстве, никому не поверяемом. Он хотел бы — из цинических соображений, а то и просто чтобы покрасоваться — выглядеть человеком, верящим, что герой дня всего лишь отколол очередное коленце, чтобы затем предстать перед публикой в ореоле славы или по крайней мере обновленной известности; но, зная, каким ослом из ослов всегда и во всем проявлял себя этот джентльмен, Байт имел вполне солидную почву для страхов, и они обильно на ней разрастались. Иными словами, если Бидел был достаточно упрям и глуп, чтобы, с большой долей вероятности, справиться с ситуацией, он в силу тех же своих данных был достаточно упрям и глуп, чтобы утратить над ней контроль, совершить что-нибудь столь несуразное, из чего его не вытащило бы даже его дурацкое счастье. Вот что высекало искру сомнения, которая, то и дело вспыхивая, лишала молодого человека покоя и, как знала Мод, к тому же кое-что проясняла.

В срочном порядке были взяты в оборот, взяты в осаду семья и знакомые; однако Байт при всей срочности этого дела держался подчеркнуто в стороне: он и без того, как нетрудно догадаться, уже принял деятельное участие в этой игре. Кому, как не ему, было бы естественно броситься в осиротевший дом, на озадаченных близких, взбудораженный клуб, друзей, последними говоривших со знаменитой пропажей, официанта из зала для избранных, подававшего ему чашку чая, швейцара с августейшей Пэлл-Мэлл, который нанял ему последний кеб, кебмена, которому выпала честь последнему отвезти его… Куда? «Последний кеб» — такой заголовок, отметила про себя Мод, особенно придется по душе ее другу и особенно созвучен его таланту; и она еще крепче прикусила язык, чтобы не спросить ненароком, как он перед этим искушением устоял. Нет, она не задала такого вопроса, а про себя отметила заголовок «Последний кеб» в числе тех, которые в любом случае исключит из собственного репертуара, и, по мере того как шли дни, а специальные и экстренные выпуски текли потоком, в отношениях между нашей парой копилось и копилось невысказанное. Как для нее, так и для него это многое определяло — и в первую голову, например, стоит ли Мод вновь искать встречи с миссис Чёрнер. Встретиться с миссис Чёрнер в нынешних обстоятельствах означало, пожалуй, помочь ей, бедняжке, поверить в Мод. Поверив в Мод, она непременно захочет ее отблагодарить, и Мод в ее теперешнем расположении духа чувствовала себя в силах эту благодарность заслужить. Из всех возможностей для данного случая, которые витали в воздухе, заманчивее других позвякивало прибылью предложение заткнуть газетам пасть. Но эти — пользуясь сравнением Байта — цепные псы лаяли не на жизнь, а на смерть и вряд ли годились как повод для визита к особе, предлагавшей вознаграждение за молчание. Молчала, как было сказано, только Мод, не обмолвившаяся своему приятелю и словом о волновавших ее в связи с миссис Чёрнер трудностях. Миссис Чёрнер очень ей понравилась — знакомство, пришедшееся ей по вкусу, как никакое другое из завязавшихся по ее профессиональным надобностям, и при мысли, что эту чудесную женщину сейчас мучают, тянут из нее душу, слова «Вот видишь, что ты наделал!» буквально были у Мод на устах.