Эрнст Гофман - Житейские воззрения кота Мурра. Повести и рассказы

— Для меня натура принцессы также непостижима, — ответила Бенцон. — Мать была всегда невозмутима, разумна, свободна от всех гибельных, пылких страстей. — Последние слова Бенцон произнесла тихо и глухо, про себя, опустив глаза.

— Вы разумеете княгиню? — спросил князь с ударением, так как ему показалось непристойным, что к слову «мать» не было добавлено «княгиня».

— О ком же другом могла я думать? — сдержанно ответила Бенцон.

— Не развеял ли в прах последний фатальный случай с принцессой весь успех моих трудов и радость от скорого ее супружества? — продолжал князь. — Ибо, Дорогая Бенцон, — entre nous soit dit, — единственно внезапная каталепсия принцессы, приписываемая мною лишь сильной простуде, виною тому, что принц Гектор нежданно уехал. Он хочет разорвать с нами, — juste ciel! [137] Праведное небо! (франц.). — и я должен признаться, что не могу пенять на него за это, так что, ежели бы приличия и без того уже не запрещали мне всякого более короткого сближение, один его отъезд удержал бы меня, князя, от дальнейших шагов к осуществлению желания, от коего я отступаюсь весьма неохотно и только по принуждению. Согласитесь со мной, любезная сударыня, что всегда несколько страшно иметь супругу, подверженную подобным удивительным припадкам. Что, ежели такая княжественная, однако каталептическая супруга, остановится, подобно автомату, посреди наиблестящего двора, принудив тем достойных особ, там присутствующих, подражать ей, оставаясь недвижимыми? Без сомнения, двор, настигнутый всеобщей каталепсией, явил бы собою торжественнейшее и возвышеннейшее зрелище в мире, ибо в нем малейшее нарушение надлежащего достоинства было бы невозможно даже для легкомысленнейших особ. Однако чувство, охватывающее меня в подобные семейно-отеческие мгновения, дозволяет мне заметить, что такое состояние невесты должно некоторым образом внушать леденящий ужас княжественному жениху, и посему, Бенцон, вы, достойная, разумная дама, — вы, вероятно, отыщете возможность покончить дело с принцем… какой-либо способ?..

— Этого совсем не нужно, всемилостивейший государь! — живо перебила советница князя. — Вовсе не болезнь принцессы так быстро оттолкнула принца; в этой игре другая тайна, и в эту тайну замешан капельмейстер Крейслер.

— Как? Что вы сказали, Бенцон? Капельмейстер Крейслер? — воскликнул князь в полном удивлении. — Следовательно, правда, что он?..

— Да, всемилостивейший государь, — подтвердила советница, — принца удалило столкновение с Крейслером, которое, вероятно, должно было завершиться слишком героическим образом.

— Столкновение? — перебил князь советницу. — Столкновение… завершиться героическим образом? Выстрел в парке! Окровавленная шляпа! Бенцон, это невозможно! Принц — капельмейстер, дуэль — rencontre! [138] Поединок (франц.). И то и другое немыслимо.

— Всемилостивейший государь, — продолжала советница, — нет никакого сомнения, что Крейслер оказал огромное влияние на чувства принцессы и что этот непонятный страх, более того — ужас, который она испытывала в присутствии Крейслера, превратился в гибельную страсть. Возможно, принц был достаточно наблюдателен и заметил, что в Крейслере, сразу же выступившем против него с враждебной, ядовитой иронией, он имеет опасного противника, от которого он и счел нужным избавиться. Это толкнуло его на поступок, который — хвала создателю! — не увенчался успехом и не может быть оправдан ничем, кроме как кровавой ненавистью за оскорбленную честь и ревностью. Я признаю, что все это не объясняет скоропалительного отъезда принца и что тут, как я уже сказала, кроется какая-то тайна. Принц, по словам Юлии, убежал, испуганный портретом, который показал ему Крейслер, всегда носивший портрет с собой. Но как бы то ни было, а Крейслера нет, и кризис принцессы уже миновал. Поверьте мне, всемилостивейший государь, если бы Крейслер остался, бурная страсть к нему вспыхнула б в сердце принцессы, и она охотнее умерла бы, чем отдала принцу свою руку. Теперь все это обернулось иначе; скоро принц Гектор вернется, и его брак с принцессой положит конец всем тревогам.

— Бенцон! — вскипел князь. — Какая дерзость со стороны презренного музыканта! Его намеревается полюбить принцесса, отказывая в своей руке любезнейшему принцу? Ah le coquin! [139] Ах, негодяй! (франц.). Ну, лишь ныне я вас совершенно уразумел, маэстро Абрагам! Вам придется избавить меня от этой фатальной личности, дабы она никогда более не возвращалась!

— Все, что мог бы предложить для этого мудрый маэстро Абрагам, — сказала советница, — оказалось бы излишним, потому что все уже совершилось как нужно. Крейслер находится в аббатстве Канцгейм и, как пишет мне аббат Хризостом, наверное, решится покинуть свет и вступить в орден. Я уже осведомила об этом принцессу в благоприятную минуту и, так как я не заметила при этом в ней никакого особого волнения, могу поручиться, что угрожающий кризис, как я говорила, уже миновал.

— Божественнейшая, достойнейшая женщина! — заговорил князь. — Сколь много преданности явили вы мне и моим детям! Сколь печетесь вы о благе, о процветании моего дома!

— В самом деле? — заметила Бенцон горько. — Это я-то? Могла ли я, имела ли я право всегда заботиться о счастье ваших детей?

Бенцон сделала на этих словах особое ударение; князь молча смотрел себе под ноги и, сложив руки, перебирал большими пальцами. Наконец он тихо пробормотал:

— Анджела! Все еще никаких следов? Совсем исчезла?

— Да, это так, — ответила Бенцон, — и я опасаюсь, что несчастное дитя сделалось жертвой какой-нибудь гнусности. Ее как будто видели в Венеции; но, конечно, это ошибка. Признайтесь, всемилостивейший государь, вы поступили ужасно жестоко, велев оторвать дитя от материнской груди и обрекая его на безнадежное изгнание. Эта рана, нанесенная мне вашей суровостью, никогда не перестанет болеть.

— Бенцон, — сказал князь, — не назначил ли я вам и ребенку значительное пожизненное содержание? Мог ли я сделать больше? Останься Анджела здесь, разве не был бы я принужден каждое мгновение страшиться, что наши faiblesses [140] Слабости (франц.). обнаружатся и возмутят благопристойный покой нашего двора? Вы хорошо знаете княгиню. И знаете также, что у нее иногда бывают особые причуды.

— Значит, — заговорила советница, — деньги, пожизненное содержание должны вознаградить мать за всю боль, за всю скорбь, за все горькие слезы о потерянном ребенке? Право, всемилостивейший государь, можно по-другому позаботиться о своем ребенке и лучше успокоить мать, чем могло бы это сделать все золото мира.

Бенцон произнесла эти слова со взглядом и с выражением, несколько смутившими князя.