Синклер Льюис - Вещи

Низкий, густой звон колокола в здании суда, разбудивший Тео, — спросонья она растерянно уставилась в мерцающую темноту, — … пронзительный фабричный гудок, от которого поплыли долгие, мерные волны звука… торжествующий вопль мальчугана и кряканье игрушечной трубы… треск запускаемого мотора у соседнего дома, остывшего мотора, который упрямился и фыркал, прежде чем запеть, а потом взревел и умчался под громкие сигналы клаксона, и, наконец, еле слышное: «Экстренный выпуск!»

Протестующее сонное тело еще крепче свернулось в мягкий клубочек, но сознание было лихорадочно ясно. Шум все усиливался. «Неужели действительно мир? Подписано наконец перемирие?»-ликовала она.

Теплое тело приводило разумные соблазнительные доводы против того, чтобы вылезать из-под стеганого шелкового одеяла наружу, на холод, — она спала на верхней веранде. «Опять останешься в дураках, как в четверг. О-о-о-о! Такое блаженство — лежать в постели!»- настаивало оно.

Тео была практическая героиня. Она сбросила одеяло. Ленивому телу ничего не осталось, как проснуться. Она только пискнула «ой», нашаривая ногами туфли на холодном полу. Она слетела вниз, сунула ноги в галоши, накинула шубку и выбежала на тротуар как раз вовремя, чтобы остановить орущего во все горло газетчика.

Да. Так и есть. Официальное сообщение из Вашингтона. Война окончена.

— Урра! — закричал оборванный мальчишка-газетчик, гордясь своей ночной вылазкой на улицы.

— Ура! — ответила она ему. Она чувствовала себя единым целым с миллионами людей, просыпающихся сейчас по всей стране, от Нью-Йорка до Сан-Франциско. Ей хотелось громко кричать, свистеть, смеяться.

Великое известие, продвигаясь на запад, достигло Вернона в три часа ночи. Сейчас было всего четыре, но, стоя в подъезде, Тео видела, как беспрерывным потоком проносятся мимо машины, направляясь к центру города. За ними, с грохотом подпрыгивая по мостовой, волочились банки из-под консервов, сковороды, кастрюли. Какой-то человек, стоя на подножке автомобиля, играл на корнете «Мистера Зиппа». У мужчины, бегущего к трамвайной остановке, висела на груди батарейка с включенным электрическим звонком. Увидев Тео в подъезде, мужчина закричал:

— Идем, сестренка! В центр! Все празднуют! На карнавал!

Она помахала ему. А хорошо бы вывести машину и поехать в город. Там будет шум… пение.

Четыре незнакомых девушки крикнули, пробегая мимо:

— Пошли танцевать!

Неожиданно она спросила себя: «Знают ли они, что это значит? Это не просто карнавал. Это священная минута». И тут же: «А я-то понимаю, что это значит? Для всего мира. История — здесь, сейчас!» Дрожа от холода, но не замечая этого, она стояла в дверях и молилась, не отдавая себе в том отчета.

Когда она поднималась по лестнице, ей вдруг почудилось, что на верхней площадке мелькнула какая — то тень. Она остановилась. Ни звука.

— Что со мной? Всего пугаюсь. Дать папе газету? Нет, не могу сейчас ни с кем разговаривать.

В то время как весь город безумствовал, маленькая белая фигурка забралась обратно под одеяло, торжественная и серьезная. Все скопившиеся за эти четыре года чувства разрешились слезами. Она прильнула щекой к подушке, но не спала. Прошло несколько минут: «Моя работа в Красном Кресте скоро кончится. Что я буду потом делать? Снова укладывать папин несессер?».

Она заметила зарево на окнах комнаты рядом с верандой. «Весь город иллюминован. Может, все-таки поехать в центр, посмотреть на карнавал? Может, папа захотел бы поехать? Да нет, мама его не пустит. Хочу обратно в наш старый коричневый домик… куда Стэси мог приходить играть. В те времена мама всегда угощала его домашним печеньем.

Ах, если бы у меня хватило смелости поджечь этот дом! Будь я настоящим борцом, я бы сделала это. Но я ничтожество. Я очень плохая, наверно… Совершить преступление в душе, но не иметь смелости… Боже, дом и в самом деле горит!»

Она так испугалась, что не могла двинуться с места. Запахло дымом, послышался треск — будто складывали жесткую оберточную бумагу. Мгновение — и, кажется, даже не сойдя еще с кровати, она бежала мимо одной из спален, стены которой уже лизало пламя, вырывавшееся из спуска для белья, который вел в подвал. «Чертова топка!» Она влетела в спальню родителей, стала судорожно расталкивать мать.

— Вставайте! Вставайте!

С сонной величавостью мать проговорила:

— Да… знаю…мир… прочитаю газету утром… не мешай мне спать.

— Пожар! Пожар! Дом горит!

Мать села в постели-короткий седой завиток прыгал у нее на лбу, — сказала негодующе:

— Какая нелепость!

Мистер Дьюк был уже на ногах, в дымной колючей темноте, и шарил по стене руками.

— Никак не могу найти выключатель. Надо поставить ночник возле кровати. Быстрее, мать, вставай! Тео, ты надела теплый халат? — Он не был испуган. Голос его дрожал только от возбуждения.

Он кинулся к задней лестнице. Тео за ним. Миссис Дьюк осталась наверху парадной лестницы, стеная:

— Не бросайте меня!

Огненные змейки, шипя, уже просовывали свои головки в коридор. На глазах у Тео они обвились вокруг дивана, поползли по старому комоду. Жар ударил ей в лицо.

— Ничего нельзя сделать. Уходи отсюда. Разбуди прислугу. И сведи мать вниз! — рокотал мистер Дьюк.

К тому времени, как Тео надела на мать просторный халат и туфли, накинула на нее огромное шерстяное одеяло и спустилась с ней на веранду, там появился и мистер Дьюк, ведя за собой служанок… Лиззи в папильотках — настоящая медуза Горгона.

— Уф! Черная лестница вся в огне, — пробурчал он, потирая подбородок. Его пальцы вдруг замерли; видно, на какую-то долю секунды он подумал: «Не мешало бы побриться!»

— Тео! Беги на угол! Дай пожарный сигнал! Я попытаюсь дозвониться отсюда. Потом спасай вещи! — скомандовал он.

Выдержка отца с новой силой пробудила в Тео любовь к нему, и, вскинув руки, так что широкие рукава халата соскользнули до самых плеч, она обвила его морщинистую шею, умоляя:

— Не нужно спасать ничего, кроме клуазонне. Пускай все горит. Зачем рисковать жизнью ради вещей? Пусти… дай я сама позвоню.

Без дальнейших размышлений Тео захлопнула парадную дверь, оставив его снаружи. Прокричала в телефонную трубку свой адрес и «Быстрее, пожар!».

В большой гостиной она принялась хватать из горки одну эмалевую безделушку за другой и бросать их в мусорную корзину. В коридоре, у нее за спиной, клокотал пронизанный пламенем дым. Потрескивание перешло в рев.

В окне на веранду зазвенело стекло. Рука отца протянулась к шпингалету, открыла створку. Он забрался в комнату. Его заволокло дымом, и он стал отфыркиваться, как человек, вынырнувший из воды.

Тео подбежала к нему.

— Ты мне здесь не нужен. Я взяла клуазонне…