Эмиль Золя - Собрание сочинений. Том 7. Страница любви. Нана

— Ну и погодка! — буркнул он.

Симона и Прюльер не шевелились. Пять, шесть картин, украшавших стены, — пейзажи, портрет актера Верне, — отливали в свете газа желтизной. Стоявший на консоли бюст Потье, бывшего некогда гордостью Варьете, смотрел в одну точку своими пустыми глазами. Послышался чей-то голос. Вошел Фонтан, одетый для второго акта, в костюме щеголя, весь в желтом с ног до головы и в желтых перчатках.

— Слушайте! — закричал он, бурно жестикулируя. — Известно ли вам, что сегодня мои именины?

— Да что ты! — отозвалась Симона с улыбкой и как завороженная приблизилась к нему, словно не могла устоять перед комиком, которого природа наградила непомерно длинным носом и огромным ртом. — Значит, тебя зовут Ашиль?

— Угадала! Я скажу мадам Брон, чтобы она после второго акта подала сюда шампанское.

Уже с минуту где-то вдалеке заливался звонок. Настойчивый зов то стихал, то вновь набирался сил; и когда умолкла его последняя трель, по всей лестнице снизу доверху пронесся крик и замолк в конце коридора: «Кто занят во втором — на сцепу!.. На сцену — кто во втором!» Потом крик приблизился; низенький, бледный человечек поспешно протопал мимо фойе и бросил во всю силу своего дребезжащего голоса: «Пожалуйте на сцену!»

— Каков! Шампанского требует! — повторил Прюльер, словно не заметив всего этого шума. — Значит, кутим вовсю!

— А я бы на твоем месте велел принести шампанского из кафе, — важно заметил старик Боск; он уселся на зеленую плюшевую банкетку и устало оперся затылком о стену.

Но Симона запротестовала: их долг поддерживать коммерцию мадам Брон. Она захлопала в ладоши, вся зажглась, пожирая взглядом Фонтана, чья козлиная физиономия — глаза, рот, нос — находилась в непрерывном движении.

— Ах, Фонтан, ну и Фонтан! — прошептала она. — Он неподражаем, просто неподражаем!

Обе двери фойе были распахнуты в коридор, ведущий за кулисы. На желтой стене, ярко освещенной невидным отсюда газовым фонарем, мелькали силуэты: это готовились к выходу статисты, занятые во втором акте, маски из кабачка «Черный шар» — уже одетые для маскарада мужчины, полуголые девицы, кутавшиеся в шали; а в конце коридора слышался торопливый топот ног по пяти деревянным ступенькам, ведущим на сцену. Мимо галопом пронеслась дылда Кларисса, и Симона ее окликнула; но та ответила на ходу, что сейчас вернется. И действительно, тут же вернулась, щелкая зубами от холода в прозрачной тунике с шарфом, как и положено богине Ириде.

— Ух, черт! — пробормотала она. — Ну и холод, а я еще сдуру оставила меховую пелерину в уборной!

Стоя перед камином, она протягивала к огню то левую, то правую ногу, и туго натянутое трико переливалось живым розовым муаром.

— Принц приехал! — объявила она.

— Да что ты? — с удивлением откликнулись ее собеседники.

— Да, приехал, поэтому-то я и спешила, хотела посмотреть… Сидит в левой литерной ложе, там же, где и в четверг. Как вам понравится, на неделе третий раз приезжает. Везет же этой Нана!.. А я-то поспорила, что он больше не придет.

Симона пыталась что-то сказать, но ее слова были заглушены криком, вновь раздавшимся возле самого фойе. Пробегая мимо, сценариус пронзительно выкрикнул на ходу: «Уже стучали».

— Для начала недурно… Подумать только, третий раз, — проговорила Симона, когда крик затих вдали. — А знаете, он к ней не ездит, увозит ее к себе. И, говорят, это ему обходится в копеечку.

— Ну что ж, на дому другая цена, — злобно прошипел Прюльер и, поднявшись с кресла, обратил к зеркалу самовлюбленный взгляд красавца мужчины, кумира публики.

— На сцену! На сцену! — слышался где-то в отдалении голос сценариуса, носившегося по коридорам и этажам.

Тогда Фонтан, всезнающий Фонтан, стал рассказывать о первом свидании принца с Нана, а обе женщины жались к нему и громко хохотали, особенно когда он, доверительно нагибаясь к ним, уснащал свой рассказ кое-какими подробностями. Старик Боск даже головы не повернул. Его такие истории давно уже не интересовали. Он гладил жирного рыжего кота, блаженно свернувшегося на плюшевой банкетке; потом взял кота на руки, поглаживая его ласково, как и подобает придурковатому добродушному королю Дагоберу. Сначала кот ластился, выгибая спину; потом долго принюхивался к длинной седой бороде, недовольно фыркнул, видимо почуяв запах клея, соскочил с колен, а через минуту снова уже дремал, свернувшись клубочком на банкетке. Боск продолжал сидеть с важным сосредоточенным видом.

— Все равно на твоем месте я бы взял шампанского из кафе, там оно лучше, — вдруг произнес он, обращаясь к Фонтану, закончившему свой рассказ.

— Началось! — раздался протяжно-пронзительный голос сценариуса. — Началось! Началось!

Крик с минуту перекатывался по всему коридору. Затем послышались торопливые шаги. Через дверь, открывавшуюся в коридор, внезапно донеслись обрывки музыки, отдаленный гул толпы, и обитая клеенкой дверь захлопнулась с глухим стуком.

Снова в артистическом фойе воцарилась тяжелая спокойная тишина, словно отсюда до зала, где гремели рукоплескания, была по меньшей мере сотня лье. Симона и Кларисса по-прежнему толковали о Нана. Вот уж кто не спешит! Вчера она снова пропустила свой выход. Но вдруг все замолчали, какая-то рослая девица просунула голову в дверь, но, поняв, что ошиблась, исчезла в коридоре. Это была Атласка, собственной персоной, Атласка в шляпке и вуалетке, важная, словно настоящая дама, пришедшая в гости.

— Тоже хороша шлюха, — буркнул Прюльер, в течение целого года встречавший ее в кафе Варьете.

И Симона сообщила присутствующим, что Нана, увидев случайно Атласку, свою подругу по пансиону, вдруг воспылала к ней нежностью и так приставала к Борденаву, что тот согласился дать Атласке дебют.

— A-а, добрый вечер, — этими словами Фонтан приветствовал вошедших в фойе Миньона и Фошри и пожал им руки.

Даже старик Боск протянул вновь прибывшим два пальца, а дамы расцеловались с Миньоном.

— Ну, как сегодня публика? — осведомился Фошри.

— И не говорите! — ответил Прюльер. — Посмотрели бы вы на них, только что слюни не пускают.

— Слушайте, детки, — заметил Миньон, — по-моему, сейчас ваш выход.

Верно, сейчас их выход. Они были заняты только в четвертой сцене. Но один лишь Боск сразу поднялся с кресла — безошибочное чутье старого театрального волка подсказало ему, что пора на сцену. Как раз в эту минуту на пороге появился сценариус.

— Господин Боск! Мадемуазель Симона! — крикнул он.

Симона быстрым движением набросила на плечи меховую пелеринку и вышла. Боск, не торопясь, взял корону, надел ее на голову и прихлопнул сверху ладонью; затем, волоча мантию, нетвердо ступая старческими ногами, направился к двери и, прежде чем перешагнуть порог, проворчал себе что-то под нос, как человек, досадующий, что его напрасно побеспокоили.