Эмиль Золя - Собрание сочинений. Том 7. Страница любви. Нана

Сторож беспрекословно пропустил их за ограду, не смея остановить даму, которую вел под руку сам граф Вандевр. Вступив на запретную территорию, Нана чуть не задохнулась от гордости и медленно, следя за каждым своим движением, проследовала мимо сидевших под трибуной дам. Все десять рядов заполнили дамские туалеты, и яркие их тона сливались с веселой пестротой летнего дня; стулья то выдвигали из рядов, то ставили кружком, если случай сводил знакомых, точно дело происходило где-нибудь в аллеях публичного парка; дети, оставшись без присмотра, перебегали от группы к группе; а выше вздымались амфитеатром скамьи трибун, где светлые пятна женских платьев меркли в сквозной тени деревянных колонн. Нана разглядывала дам на трибунах. С притворным интересом она уставилась на графиню Сабину. Затем, пройдя перед императорской трибуной, взглянула на графа Мюффа, стоявшего в официальной позе, навытяжку, возле императрицы, и развеселилась.

— Ну и дурацкий у него вид! — громко заявила она Вандевру.

Ей хотелось побывать повсюду. Впрочем, эта часть парка с лужайками, с купами деревьев показалась ей ничем не примечательной. Мороженщик устроился со своим товаром подле решетки. Под простым соломенным навесом в форме гриба кричала и жестикулировала толпа мужчин, это оказался ринг. Рядом находились пустые боксы; Нана была ужасно разочарована, обнаружив там одну-единственную лошадь, да и та, оказывается, принадлежала жандарму. Потом шел паддок, стометровая дорожка, где конюшенный мальчик проваживал Валерио II в попоне. На минуту ее внимание привлекла группа мужчин с оранжевыми розетками в петлицах, расхаживавших по песчаной аллее, непрерывное снование зрителей по открытой галерее трибун; но, ей-богу, не стоило ради всего этого расстраиваться только потому, что сюда запрещен вход.

Проходившие мимо Дагне и Фошри поклонились ей. Нана махнула рукой, и им пришлось подойти. Она заявила, что ничего интересного тут нет. Но, не договорив фразы, воскликнула:

— Смотрите-ка, маркиз де Шуар, как же он постарел! Старик того и гляди совсем рассыплется! Неужели он все еще не перебесился?

Дагне сообщил ей о последнем подвиге старика, произошло это лишь позавчера, и никто еще ничего не знает. В течение нескольких месяцев он крутился вокруг Гага и наконец купил ее дочку Амели, говорят, за тридцать тысяч франков.

— Гадость какая! — возмутилась Нана. — Расти после этого дочерей!.. Ну конечно же, это Лили, видите вон там, на лужайке, в экипаже с какой-то дамой. То-то, гляжу, знакомое лицо. Значит, старик вывозит ее в свет.

Вандевр уже давно перестал слушать ее болтовню, ему не терпелось поскорее отделаться от своей дамы. Но Фошри, уходя, сказал, что, если Нана не видела букмекеров, значит, она вообще ничего не видела, и графу, хотя это было ему явно не по душе, пришлось вести туда Нана. И она сразу развеселилась: ведь и впрямь любопытное зрелище!

Среди лужаек, обсаженных молодыми каштанами, была круглая площадка; и тут, в сени нежно-зеленой листвы, тесно сомкнутым строем стояли букмекеры, поджидая игроков. Они взбирались на деревянные скамьи; возвышаясь над толпой, чтобы их отовсюду было видно, вывешивали курс ставок рядом с собой на деревьях; а сами, настороженно всматриваясь в толпу, на ходу записывали суммы пари с полувзгляда, с полужеста, с такой невероятной быстротой, что любопытные глазели на них, открыв рот, и ровно ничего не понимали. В нестройный гул сливались голоса, выкрикивавшие цифры, рокотом удивления встречалось неожиданное изменение курса. И по временам, усугубляя гомон, вбегали вестовщики и, остановившись у входа, с диким криком объявляли о начале или конце скачки, и ответом им был долго не смолкавший рокот толпы, охваченной азартом, истомленной зноем.

— Какие странные, — пробормотала Нана, которую забавляло это зрелище. — Даже лица перекосило. А знаешь, я бы не хотела встретиться вон с тем дылдой в темном лесу.

Но Вандевр показал ей на одного букмекера, приказчика из модного магазина, который за два года заработал три миллиона. Хрупкий, тоненький блондинчик пользовался всеобщим уважением; с ним заговаривали улыбаясь, публика нарочно останавливалась на него поглядеть.

Они уже собирались уйти с площадки, как вдруг Вандевр слегка кивнул другому букмекеру, и тот разрешил себе окликнуть графа. Это был бывший графский кучер, огромный детина с бычьей шеей, с багровой физиономией. Сейчас он решил попытать счастья на скачках, пустив в ход нажитые темным путем капиталы, а граф старался его выдвинуть, поручая заключать тайные пари, и по-прежнему обращался с ним как со своим слугой, от которого незачем таиться. Несмотря на покровительство Вандевра, его подопечный терял раз за разом весьма значительные суммы, и, видно, сегодняшние скачки были для него последним шансом, так как глаза букмекера налились кровью и, казалось, его вот-вот хватит удар.

— Ну как, Марешаль, какую сумму вы поместили? — шепотом осведомился граф Вандевр.

— Пять тысяч франков, граф, — ответил букмекер, тоже понижая голос. — Ну как? Недурно… Я, признаться, снизил котировку до трех к одному.

Вандевр недовольно поморщился.

— Нет, нет, не надо, пусть снова будет два к одному… И запомните, это мое последнее слово, Марешаль.

— Ну теперь-то это уж не важно, — ответил букмекер, униженно, но сообщнически улыбаясь. — Пришлось мне поработать, чтобы поместить ваши две тысячи.

Тут Вандевр велел ему замолчать. Но когда он отошел, Марешаль вдруг вспомнил, что забыл, себе на горе, спросить о повышении ставок на Нана. Хорош он будет, если у кобылы есть шансы, ведь он только что отвечал за нее двумястами луидоров против пятидесяти.

Хотя Нана ровно ничего не поняла из этого таинственного шушукания, она, однако, не решилась спросить у графа объяснений. Он совсем изнервничался и постарался поскорее сбыть ее на руки Лабордету, с которым они столкнулись у весовой.

— Проведите ее на место, — сказал Вандевр. — У меня есть дела… До свидания.

И он вошел в весовую, в узкую, низкую комнату, половину которой занимали огромные весы. Весовая походила на багажное отделение где-нибудь на захудалом полустанке. Нана постигло здесь новое разочарование: она-то рисовала себе в воображении что-то массивное, монументальную машину для взвешивания лошадей. А тут, оказывается, взвешивают жокеев! Вот уж действительно, стоило из-за их паршивого взвешивания огород городить! На весах сидел жокей с дурацким выражением лица, держа на коленях седло и поджидая, когда какой-то толстый господин в рединготе проверит его вес; а конюшенный мальчик, стоявший у дверей, держал на поводу Косинуса, вокруг которого сгрудилась молчаливая, сосредоточенная толпа.