Гарольд Роббинс - Искатели приключений

— Ничего смешного.

— Почему ты не сказала мне, что уезжаешь?

Она молчала до тех пор, пока нам не принесли кофе.

— Не так уж ты и беспокоился, если честно.

Я сделал большой глоток. Кофе был горячим, по желудку распространилось приятное тепло, я сразу почувствовал себя лучше.

— Какой смысл препираться? К тому же, ты вовсе не поэтому разыскала меня.

Она опустила голову к чашке. Может, мне и не стоило так говорить, но это было правдой. Наконец она подняла на меня глаза.

— Отец не поверил тому, что я ему сказала. Он уверен, что это ловушка.

— Отец! — взорвался я. — Видимо, он уверен и в том, что пятьдесят семь мертвых жителей Матанзы, — это тоже ловушка?

Беатрис ничего не сказала.

Мне вспомнились вчерашние слова сенатора о трусах, которые просят храбрецов, чтобы те шли умирать вместо них.

— Что ты сказал?

Оказывается, я произнес эту фразу вслух. Я повторил ее, добавив несколько слов от себя.

— Твой отец похож на генерала, который сидит в безопасности, в нескольких милях от поля боя с приятным ощущением того, что кровь, льющаяся по его приказу, никогда не обагрит его собственных рук. Если он действительно убежден, что выражает волю народа, то пусть выйдет вперед и открыто выступит против президента. Или он боится того, что проиграет и станет в глазах людей шарлатаном?

Губы Беатрис сжались.

— Он бы так и сделал, если бы верил, что президент сдержит свое обещание относительно амнистии! — со злостью ответила она.

— Президент будет вынужден сдержать слово! — Я тоже вошел в раж; все шло как-то наперекосяк. — У него нет другого выхода, он же заявил об этом на весь мир. Думаешь, он сможет пойти на попятный?

— И ты на самом деле в это веришь? — Беатрис в упор посмотрела на меня,

— Да. — Я демонстративно замолчал.

— Ты согласишься встретиться с моим отцом и поговорить? — спросила она после некоторой паузы.

— В любое время.

— Никакой слежки, ты придешь один.

— Да.

— Я сообщу ему об этом. — Она встала, я тоже начал подниматься, но она остановила меня движением руки. — Не ходи за мной.

— Беатрис, — я потянулся к ее руке. Она вновь убрала ее.

— Нет. Я совершила ошибку. Мне показалось, что мы с тобой живем в одном мире. Действительно — правы оказались они, а не я. Теперь я это вижу.

— Беатрис, я могу все объяснить...

— Не нужно! — голос ее задрожал. Повернувшись, ока торопливо направилась к выходу.

Я смотрел, как она удалялась от меня, и что-то во мне невыносимо заныло. Подойдя к широкому окну, я увидел, как она села в автомобиль, который тут же отъехал.

— Это все, сэр? — услышал я позади себя голос официанта.

— Да.

И только выбравшись в неясный серый утренний свет, я вспомнил, что так и не спросил ее, когда мы вновь встретимся.

Голос Марселя в телефонной трубке звучал доверительно.

— Я раздобыл информацию, о которой ты просил.

— Хорошо.

— Да, — быстро перебил он меня. Он не любил долгих разговоров по телефону. — Когда ты сможешь подойти, чтобы поговорить?

Я бросил взгляд на часы с календарем, стоявшие передо мной на столе.

— Сегодня вечером я приглашен на ужин. Может, после него?

— Отлично. Во сколько?

— В полночь не будет слишком поздно?

— Нет. Я предупрежу своего человека, что ты придешь.

В задумчивости я положил трубку на место. В общем-то я не очень рассчитывал на то, что Марсель предоставит нужную информацию. Об оружии или о том, откуда берутся деньги на его оплату.

В дверь постучали.

— Войдите, — откликнулся я. Появился Прието с газетой в руке.

— Вы видели это?

Я проследил за его указательным пальцем — он утыкался в небольшую заметку на одной из страниц толстой «Геральд Трибюн».

Под заголовком «Доклад представителя кортегуанской оппозиции» шел текст:

"Доктор Хосе Гуайанос, бывший ректор Кортегуанского университета, а также бывший вице-президент страны, живуший в настоящее время в США в эмиграции, сделает сегодня вечером доклад в Колумбийском университете. Тема доклада: «Необходимость создания демократического правительства в Кортегуа».

Я взглянул на Прието. Прошла уже неделя с того дня, как мы встретились с Беатрис, и это была первая, пусть даже и косвенная, весточка о ней.

— Что предпримем? — спросил Прието.

— Ничего.

— Ничего? — он был поражен. — И вы позволите ему изливать свою ложь в публичном выступлении? Я откинулся в кресле.

— Здесь — не Кортегуа. Здесь каждый имеет право говорить все, что хочет.

— Президенту это не понравится. Мы уже больше двух лет охотимся за этим человеком. А он осмеливается прилюдно обливать нас грязью.

— Мне наплевать на то, что понравится или не понравится президенту! — Даже Прието было понятно, что это был первый более или менее серьезный шаг, сделанный для того, чтобы убедиться в искренности обещанной амнистии. Я почувствовал, что во мне зарождается уважение к Гуайаносу. Для того, чтобы сделать подобный доклад даже здесь, требовалось немалое мужество.

— Но... — начал было протестовать Прието.

— За это всю ответственность несу я, — голос мой был тверд. — Ты же будешь держаться от него подальше. И не предпримешь ничего, чтобы помешать ему!

Несколько мгновений Прието не сводил с меня глаз.

— Хорошо, сеньор. — С этими словами он направился к выходу из кабинета.

— Прието! — окликнул я его холодно. — Запомни, что я только что тебе сказал. Если только я узнаю, что ты или твои люди крутились около него, я прослежу за тем, чтобы тебя с позором отослали домой.

Губы его оскорбленно поджались, но он не проронил ни звука.

— Ты понял меня?

— Да, ваше превосходительство.

Я дождался, пока он выйдет, снял трубку и позвонил наверх, где размещались мои личные апартаменты. Велел Котяре спуститься. При всем своем желании я не мог присутствовать на докладе Гуайаноса: тут мы с Прието были в одинаковом положении — одно мое появление могло быть расценено как прямое вмешательство.

Но Котяре ничего не могло помешать пойти туда. У меня было странное чувство, будто Гуайанос ждет, что я пришлю кого-то, что от выбора этой личности многое зависит. Котяра был лучшей кандидатурой по многим причинам.

Ему было невозможно приписать участия в политических играх — всем было хорошо известно, что наши с ним отношения были чисто личными. И я знал, что могу положиться на точность его изложения, без каких бы то ни было искажений или натяжек. Весьма возможно, что Гуайаносу именно это и нужно — чтобы его слова дошли до меня в том виде, как он их произнес. Последним по очереди, но не по значимости, доводом было то, что Котяра сможет сообщить мне, сдержал ли Прието свое слово.

У двери меня встретила сестра сенатора.