Гарольд Роббинс - Искатели приключений

— Котяра! — взвыл я и бросился на него с ножом.

Он предал нас. Вот почему солдаты отыскали наше убежище. По его вине погибло так много людей, и все это из-за паршивого черного жеребца.

Замахнувшись ножом, я услышал крик Ампаро и, обернувшись, увидел, что солдат схватил ее. Он тащил ее обратно, а она отбивалась и кричала. На меня снова нахлынула слабость.

Я обернулся к Котяре, лицо его было бледным, он во все глаза таращился на меня.

— Дакс!

Мой крик был похож на истерический вопль.

— Да, я Дакс! Меня не убили, как других! Но тебя я убью! Я отрежу тебе яйца и заткну их в твою лживую глотку!

— Нет, Дакс! Нет!

— Предатель! — Я сделал еще один шаг по направлению к нему, но с землей творилось что-то странное, она качалась, словно морские волны в Курату, где я однажды побывал вместе с отцом. — Предатель! — снова закричал я.

— Дакс!

Но это был уже другой голос, который я никогда не смог бы забыть, хотя и не слышал его уже более двух лет. Я посмотрел мимо Котяры и увидел, что в дверях кухни стоит мой отец. Мне показалось, что я схожу с ума — на отце тоже была армейская форма.

— Папа! — крикнул я и шагнул к нему, но вспомнил о Котяре и ярость снова охватила меня. — Я убью тебя! Убью!

Я изготовился швырнуть ему нож в горло, но солнечные лучи ослепили меня. Я зажмурился на секунду, и внезапно все поплыло перед глазами. Нож выскочил из моей руки, я почувствовал, что падаю на землю, но чьи-то руки подхватили меня.

Надвинулась темнота, и в голове у меня промелькнула мысль: почему сейчас ночь, когда только что было утро? Потом сквозь эту темноту до меня донесся голос отца, в котором слышалась любовь, боль и глубокая печаль.

— Сынок, — тихо сказал он. — Сынок, что я сделал с тобой.

А пойм пришла благословенная ночь и поглотила меня.

Пожилой мужчина в черной рясе откинулся в кресле и сложил пальцы в ожидании моего ответа. Из-за стекол его очков поблескивали темные глаза.

— Я приложу все усилия, монсеньор, — сказал я. — Я надеюсь на это, Диогенес, — ответил он, но голос его прозвучал не так уверенно, как мой.

Школа мне не нравилась. Монотонность и скука занятий надоедали. Некоторые предметы мне нравились, и в них я преуспел. Например, иностранные языки: английский, французский и даже немецкий. Латынь была мертвым языком и употреблялась только священниками в их молитвах, поэтому я не проявлял к ней большого интереса. За два года, проведенных в школе, я так и не освоил латынь, вот почему я стоял сейчас перед директором школы.

— Твой уважаемый отец был один из наших лучших учеников, — подчеркнул директор. — Никто не мог сравниться с ним в знании латыни, и если ты хочешь пойти по его стопам и изучать право, ты тоже должен знать латынь лучше всех.

Он посмотрел на меня в ожидании ответа.

— Да, монсеньор.

— Ты должен также улучшить свои оценки по другим предметам. — Он заглянул в журнал, лежащий перед ним на столе. — По многим предметам тебе удается получать только удовлетворительные оценки: грамматика, литература, история, география...

Под звуки его монотонного голоса я посмотрел в окно и увидел Котяру, прогуливающегося в ожидании меня возле ворот. Он выглядел очень внушительно в блестящей сине-красной форме и, как всегда, был предметом восхищения служанок и гувернанток, тоже ожидавших своих воспитанников. Мне не нравилось, когда он носил форму, особенно эту, несмотря на то, что армия теперь уже была нашей, а генерал стал президентом.

Революция победила примерно за три недели до нашего с Ампаро прихода в Эстанцу, а наш путь занял пять недель. Целых три недели после победы революции мы продолжали остерегаться людей.

Я вспомнил, как через несколько дней после нашего прихода в Эстанцу, в мою комнату на гасиенде сеньора Монкада пришел генерал. Я лежал в кровати, обессилевший от лихорадки, продолжавшей сотрясать мое тело. Услышав, как он входит в комнату, я повернул голову, чтобы поприветствовать его. Генерал был невысокого роста, но форма главнокомандующего, казалось, делала его выше.

Все то же худое, осунувшееся лицо, тонкие губы и, как всегда, немигающие, загадочные светло-серые глаза. Он подошел к кровати и посмотрел на меня. Когда он положил свою руку поверх моей головы, она оказалась очень мягкой.

— Мой солдат.

— Да, сеньор генерал.

— Я пришел поблагодарить тебя за то, что ты вернул мне дочь, — тихо сказал он.

Я молчал, не понимая, за что он благодарит меня. Ведь я сделал так мало.

— Ты видел... — голос его слегка задрожал. — Ты видел, что случилось с остальными? Я кивнул.

— А Роберто и Эдуарде? Могут они до сих пор находиться в горах? Ведь мы так и не нашли их тел. Все сгорело.

— Они мертвы, сеньор. — Увидев боль в его глазах, я отвернулся. — Я видел, как они умерли.

— Это... — голос генерала снова задрожал. — Это произошло быстро?

— Да, сеньор. Но они погибли не как мальчишки, а как солдаты в бою. Я сам видел, как Роберто убил двоих.

— Будь проклят этот Гутьеррес! — внезапно взорвался генерал.

Я удивленно посмотрел на него.

— Полковник?

Светлые глаза генерала засверкали.

— Гутьеррес, палач Бандайи! Он знал о перемирии еще до того, как отправился в горы.

— О перемирии?

— Да, мы не вели боевых действий до подписания капитуляции. — Генерал повернулся и отошел к окну. — Когда он напал на ваш лагерь, война была уже закончена.

Я закрыл глаза. Значит, все было бесполезно — они все погибли ни за что. Все! И мой дедушка — даже он. И все по вине полковника. Я почувствовал, как во мне поднимается жгучая ненависть.

Услышав скрип двери, я снова открыл глаза. Это был Котяра, который нес на подносе завтрак. В темноте комнаты белым пятном виднелась повязка на его предплечье, куда пришелся удар моего ножа.

— Ну, мой бойцовый петушок, я вижу, что ты проснулся.

— Но что же случилось с дозором? — Внезапно резко прозвучал голос генерала. — Почему их вовремя не предупредили? — Он снова подошел к моей кровати. — Что случилось?

Лицо Котяры внезапно побледнело, и на лбу выступили капельки пота. Такого взгляда я никогда не видел у него, даже когда нам приходилось смотреть в лицо смерти.

Я снова закрыл глаза. Я знал, что случилось и почему. Котяра просто сбежал с поста, но я уже больше не был ребенком и понимал, что еще одна смерть не воскресит погибших. И если бы даже в тот момент Котяра находился на своем посту, он тоже был бы убит.

Я открыл глаза и посмотрел на генерала.

— Не знаю. Я проснулся, когда услышал первые выстрелы, а когда понял, что дом горит, выскочил в окно и спрятался в канаве. Потом увидел Ампаро, схватил ее, и мы убежали.

Генерал некоторое время молча смотрел на меня, потом сказал:

— Ты правильно поступил. — Он снова взял меня за руку, его прикосновение было по-прежнему мягким и нежным. — Мои сыновья погибли, но их храбрый дух продолжает жить в тебе. Отныне я всегда буду считать тебя своим сыном.