Эдит Уортон - В лучах мерцающей луны

— Но она моя! — вскричал Ник в безудержном торжестве исцеления…

Она так ясно стояла у него перед глазами, что он закрыл их, дабы ничто не заслоняло ее.

Ее образ оставался с ним, сперва как законченная картина, потом постепенно она распалась на составные части, ребенок исчез, странный дом тоже, и перед ним стояла одна Сюзи, его Сюзи, только его Сюзи, хотя изменившаяся, усталая, ставшая мягче — даже старше, — с заострившимися тенями под скулами, нахмуренными бровями, с выступающими суставами тонких запястий. Не только это всплывало в его памяти, еще он с болью вспомнил, как что-то в ее виде, одежде, усталой и поникшей фигуре говорило о бедности, зависимости, которая привязывала ее, в конце концов, к этому убогому дому, где ее присутствие на первый взгляд казалось столь неуместным.

«Но у нее бедный вид!» — подумал он, и его сердце сжалось. И тут же ему пришло в голову, что это, должно быть, дети Фалмеров, с которыми она живет, пока их родители путешествуют по Италии. До него доходили слухи о неожиданном возвышении Ната Фалмера, слышал он и о том, что пару недавно видели в Неаполе и Палермо. Никто не упоминал имени Сюзи в связи с ними, и он вряд ли мог сказать, почему он пришел к такому заключению, разве что казалось естественным для Сюзи в трудной ситуации обратиться за помощью к старинной подруге Грейс.

Но почему у нее трудности? Какие трудности? Что могло случиться такого, что помешало ее триумфальному взлету?

— Это я и собираюсь выяснить! — вскричал он.

Сердце его бешено колотилось, вдохновленное новыми надеждами и старыми воспоминаниями. Зрелище жены, обликом и поведением столь далекой от мира, к которому, как он воображал, она вновь присоединилась, мгновенно изменило его собственное отношение к жизни и покрыло мглой нереальности все, о чем он старался думать как о наиболее прочном и реальном. Ничто для него теперь не было надежным, кроме булыжника мостовой, на которой он стоял, фасада дома, который скрывал ее, ручки звонка, которую он заранее ощущал в ладони. Он шагнул вперед и был уже у порога, когда из-за поворота выехало авто и свет фар пролег золотым ковром по мокрой улице до двери Сюзи.

Авто устремилось к дому, и Лэнсинг отступил в тень. Из машины выскочил человек, и, когда свет фар упал на него, Ник узнал неуклюжую фигуру Стреффорда; расхлябанные движения были все те же, ни шуба не изменила их, ни новые свидетельства процветания.

Лэнсинг, не шевелясь, смотрел на дверь. Стреффорд позвонил и стоял в ожидании. Появится ли снова Сюзи? Может быть, прежде она появилась лишь потому, что думала, будто приехал он…

Но нет: после недолгой паузы появилась бонна — запыхавшаяся прислуга за все в большом семействе — и тут же стушевалась, впустив гостя в дом. Лэнсинг был уверен, что они не обменялись ни словом, не прозвучало ни вопроса со стороны лорда Олтрингема, ни подтверждения прислуги. Не могло быть сомнения, что его ожидали.

Дверь за ним закрылась, и за занавеской ближнего окна появился свет. Прислуга провела Стреффорда в гостиную и зажгла лампу. Тем временем наверху Сюзи, конечно же, ловкими пальчиками приглаживала растрепанные волосы и подкрашивала губы. Ах, как знаком был Лэнсингу каждый момент этого ритуала, вплоть до сморщенных бровей и выпяченной в усердии нижней губы! Ему было физически плохо, когда перед ним ясно представали все эти памятные движения… А другой мужчина? Другой, тот, что в доме, наверное, улыбался в этот самый миг, припоминая ту же сценку!

При этой мысли Лэнсинг нырнул в темноту.

Сюзи и лорд Олтрингем сидели в крохотной гостиной, разделенные столом, на котором стояла чадящая лампа и высилась горка драных школьных учебников.

Через полчаса бонна, отправленная забрать детей из школы, вернется со всем выводком, и в любой момент властный вопль Джорди мог потребовать свою рабыню к себе в детскую. В эти считаные минуты, отведенные им, они сидели, явно не зная, что сказать.

Стреффорд, войдя, окинул взглядом сумрачную комнату с роялем, заваленным потрепанными нотами, с детскими игрушками, разбросанными на колченогом диване, с букетами сухой крашеной травы, с бабочками на булавках по бокам бронзовых часов. Потом повернулся к Сюзи и спросил:

— За каким дьяволом ты здесь?

Она не пыталась объяснять; с самого начала она поняла, что это бесполезно. И теперь, зная, что Ник предпринял определенные шаги к обретению свободы, она не выдаст своего тайного желания вернуться к Нику. Страшась, как бы Стреффорд не услышал об этом и не объявил ей, соединив с новостью о предполагаемой женитьбе Ника, и страшась, как бы, услышав, что ее страхи таким образом обоснованны, не потерять самообладания, она предпочла ответить как можно более равнодушным тоном:

— Процедура, или как это называется у законников, началась. Пока она будет длиться, я хочу быть совершенно одна… Не знаю почему…

Стреффорд посмотрел на нее проницательным взглядом.

— Кстати, — пробормотал он, и его губы скривились в знакомой насмешливой улыбке, — раз уж речь зашла о процедуре, — продолжил он небрежно, — интересно, на какой стадии это дело у Элли? Я видел ее сегодня с Вандерлином и Бокхаймером, они все втроем весело завтракали в «Лару».

Кровь бросилась в лицо Сюзи. Она вспомнила печальный вечер с Нельсоном Вандерлином всего два месяца назад и подумала про себя: «Значит, со временем, наверно, Ник и я…» А вслух сказала:

— Не могу представить, как Нельсон и Элли способны общаться. Да еще где — в ресторане!

Стреффорд продолжал улыбаться:

— Моя дорогая, ты непростительно старомодна. Почему два человека, которые оказали друг другу наилучшую услугу, какую могли, тем, что вовремя один другого избавили от себя, должны после этого становиться заклятыми врагами? Это слишком большая нелепость, слишком очевидное притворство. Нашему поколению многое не удалось, но оно избавилось от притворства, и этого достаточно, чтобы обессмертить себя. Осмелюсь сказать, Нельсон и Элли никогда так не обожали друг друга, как сегодня. Двадцать лет назад они боялись признаться в этом; почему им не сделать это сейчас?

Сюзи смотрела на Стреффорда, сознавая, что за его словами стоит боль разочарования, которое вызвала она; но одновременно сознавая, что эта самая боль — не то непреодолимое пронизывающее чувство, как, возможно, хотелось бы ему, но вспыхнувшее наравне с дюжиной других чувств; и что, даже страдая от этой боли, он предвидит день, когда она пройдет. И подумала про себя, что эта несомненность забвения должна быть горше любой несомненной боли.

Молчание затянулось. Прервав его, он встал и сказал, пожимая плечами:

— В конце концов ты вынудишь меня жениться на Джоан Сенешаль.