Эдит Уортон - Век невинности

Он обвел взглядом комнату. Английская мебель, электрические лампы в бледно-голубых абажурах, остатки «былой роскоши» в стиле чиппендель…

Даллас настоял на том, чтобы обновили интерьер библиотеки. Но все же Ачеру удалось оставить свой истлейкский письменный стол, на котором всегда рядом с чернильницей стояла та самая фотография Мэй, которую она подарила ему до замужества.

Такой он видел ее перед собой каждый день: стройной и высокой, в накрахмаленном муслиновом платье, плотно обтягивающем грудь, и широкополой соломенной шляпе, — как тогда, в заросшем саду старой испанской миссии, под апельсиновыми деревьями. Он всегда вспоминал ее такой, какой она запомнилась ему тогда: искренней, честной и незлобливой. И все же ей не хватало воображения. Она не заботилась о саморазвитии и поэтому очень скоро перестала служить примером для подражания своим детям. Она не представляла себе, чем они живут, и какие изменения в их духовном росте наблюдались изо дня в день. Эта, своего рода, внутренняя слепота обуславливала узость горизонтов и ограниченность ее, как личности. В первое время после их свадьбы это было не столь заметно, ибо налет наивности, образовавшийся за столетия существования старого нью-йоркского общества и наложивший отпечаток на лица всех его членов, скрывал истинную сущность каждого. Но дети не обманывали себя на этот счет и, подобно самому Ачеру, скрывали от Мэй свои мысли и чувства. Умирала она, пребывая все в том же наивном заблуждении относительно незыблемости устоев старого Нью-Йорка. Мэй покидала этот мир, считая его мирной обителью таких же добропорядочных и любящих семейств, как и ее собственное. Она нисколько не сомневалась в том, что Ньюлэнд продолжит культивировать в Далласе те же предрассудки, которые впитали с молоком матери их родители, а когда супруг ее последует за ней в мир иной, их старший сын передаст все, чему его научили, маленькому Билу. Что касается Мэри, то за нее Мэй была спокойна, считая ее точно воспроизведенной копией самой себя.

Итак, выходив маленького Била, Мэй заболела сама и вскоре отправилась в фамильный склеп Ачеров на кладбище Святого Марка, где миссис Ачер покоилась уже много лет.

Напротив фотографии Мэй стоял один из портретов его дочери. Мэри Чиверс была такой же высокой и стройной, как и ее мать; вот только талия ее казалась несколько полноватой, грудь — плоской, а движения не отличались особой грациозностью. Впрочем, в то время мальчишеские фигуры у молодых девушек уже входили в моду. И едва ли Мэри Чиверс удалось бы достичь высоких спортивных результатов в легкой атлетике, если бы она унаследовала двадцатидюймовую талию своей матери, стройность которой та неизменно подчеркивала, затягивая ее голубым кушаком. Этот кушак являлся своеобразным символом ограничения: взгляды Мэй были такими же узкими, как и ее талия. Но Мэри уже больше не устраивали тесные горизонты. Не считая себя последовательницей семейных традиций, она вырвалась на свободу из заколдованного круга стереотипов и придерживалась более широких взглядов на жизнь. Вместе с тем она была терпимой к другим, и Ачеру начинало казаться, что новая жизнь принесла с собой много хорошего.

Зазвонил телефон, и Ачер, оторвавшись от фотографий, поднял трубку. Как бесконечно далеки были те дни, когда скорость передачи сообщений в Нью-Йорке зависела от быстроты ног мальчишек-посыльных, одетых в униформы с медными пуговицами!

«Чикаго на проводе!»

Ачер не сомневался, что это междугородный звонок от Далласа, которого фирма направила в Чикаго обсудить условия строительства приозерной виллы для одного миллионера «с фантазиями». Далласа часто посылали в подобные деловые поездки.

«Привет, па! (Да, это Даллас!) Как насчет того, чтобы отплыть в среду? Мавритания! Да, разумеется, в следующую среду! Наш клиент пожелал, чтобы до начала строительства я ознакомился с планировкой некоторых итальянских садов. Так вот, я должен отплыть с первым же рейсом. Вернусь первого июня, — речь внезапно прервалась, и в трубке раздался веселый смех. — Вопрос жизни или смерти: ты мне поможешь, папа?.. Я бы хотел, чтобы ты приехал сюда».

Ачеру показалось, что Даллас разговаривает с ним из соседней комнаты: его голос был так хорошо слышим, словно в тот момент он сидел в своем любимом кресле у камина. В этом не было ничего удивительного: междугородные телефонные разговоры давно перестали воспринимать как чудо, наряду с электрическим освещением и пересечением Атлантики за недельный срок.

Но то, что и в самом деле поразило Ачера, был этот странный смех, прозвучавший в телефонной трубке. Удивительно, что над необъятными просторами страны — над лесами, реками, горами, прериями, шумными городами и толпами чужих людей — прозвучал смех его сына, и Ачер понял его значение.

«Еще бы мне не вернуться к первому июня! — хотел сказать Даллас. — Ведь пятого я женюсь на Фанни Бьюфорт!»

В трубке вновь раздался голос его сына:

«Решено? Нет, сэр, ни минуты на раздумья! Мне нужно ответить немедленно! Но почему, хотел бы я знать? Какие тут могут быть „но“? Да нет, об этом мне известно. Так по рукам, а?.. Я так рассчитывал на то, что сегодня ты первым делом позвонишь Кьюнарду в офис! Лучше всего заказать обратный билет на теплоход, отправляющийся из Марселя. Понятно, папа. Подумай, о том, что в определенном смысле это будут последние дни, которые мы проведем вместе с тобой! Вот и отлично! Я знал, что на тебя можно положиться».

В трубке раздались короткие гудки, после чего Ачер поднялся и принялся ходить взад-вперед по комнате.

«В самом деле, это будут последние дни, которые мы с ним проведем вместе, — думал Ачер. — Мальчик прав».

Конечно, у них впереди еще не мало «дней», ведь они смогут часто видеться после женитьбы Далласа. Ачер не сомневался в этом. Его сын дружил с Фанни Бьюфорт еще с раннего детства, и, насколько его отец мог себе представить, эта девушка не стала бы вмешиваться в их отношения. Напротив, он считал, что она органично впишется в их семейный круг. И все же, в их жизни наступали перемены и перемены значительные. Чем больше Ачер стремился приучить себя к мысли о том, что Фанни скоро станет полноценным членом его семьи, тем больше ему хотелось воспользоваться этой последней возможностью, чтобы побыть наедине со своим мальчиком.

Собственно, у него не было никаких особых причин для отказа от этой поездки, — за вычетом того, что он отвык от путешествий. Мэй не любила покидать Нью-Йорк, если в том не было необходимости. Она покидала свой дом на Тридцать девятой улице или виллу Велландов в Ньюпорте только тогда, когда приходилось везти детей на море или в горы. Но когда Даллас получил диплом о высшем образовании, она сочла своим долгом отправиться вместе с ним и всей семьей в шестимесячное путешествие вокруг Европы. Было решено посетить, согласно давнишней традиции, Англию, Швейцарию и Италию.