Франц Кафка - Процесс

Такие изменчивые конструкции требуют соответствующего строительного материала — и в тексте возникают многозначные слова, порождающие раздвоение смысла. (Один броский пример: орудие наказания охранников в главе «Каратель» обозначено словом Rute, a Rute — это и «прут, розга», и «мужской половой орган».) К этому же ряду выразительных средств относятся и отдельные «говорящие фамилии». Кроме того, одни и те же значимые слова возникают в романе в разных частях текста и в разных контекстах, нечувствительно связывая их. Так, «непоколебимо» сидящими цилиндрами на головах палачей начинается последняя глава и «непоколебимой» логикой она заканчивается, а «неизменный» вой, который звучит в судебных канцеляриях, оказывается таким же «неизменным» и в банке. В одних случаях смысл возникающих связей очевиден, в других он не столь прозрачен, но совершенно ясно, что эти переклички везде неслучайны; экономия классического текста не терпит «праздношатающихся» слов. (Неоднозначность возникает у Кафки даже там, где ее, возможно, и не должно было быть. Вспомните, как зовут дядю героя. В начале шестой главы он появляется как «дядя Карл», но чуть позже представляется адвокату уже как Альберт. Это можно объяснить «техническими причинами»: в незавершенных вещах такие расхождения встречаются, достаточно вспомнить «Неточку Незванову» Достоевского. Это можно объяснить и рационально: у дяди могло быть двойное имя, для племянника он Карл, а для старого друга и соученика — Альберт. Но это не так важно, существеннее здесь момент неопределенности, колебаний, выбора, потому что именно это приводит к многозначности, проявляющейся даже в таких забавных деталях.)

Надо отметить, что иногда игра значений и смыслов непритязательна и едва ли не вульгарна. В этом смысле «Процесс», пожалуй, уникальное явление во всем творчестве Кафки: нигде более трагедия не смешивается столь явно с фарсом и нигде более нам не приходится всматриваться в бездны бытия сквозь щель рискованного анекдота. Так, например, метафизика двери, о которой писал Мартин Бубер в связи с притчей о Законе, насмешливо сопрягается в романе с эротическим символом непорочности. Мы к этому не готовы, и мы этого от Кафки не ждем. А почему, собственно? По свидетельству Макса Брода, когда Кафка читал в кругу друзей первые главы романа, и сам автор, и слушатели хохотали. Томас Манн называл Кафку религиозным юмористом. Мы открываем Кафку не для того, чтобы смеяться? Но тот, кто слишком хорошо знает, для чего он открывает Кафку, рискует ошибиться. Впрочем, в Кафке не ошибался лишь тот, кто не ошибался в себе. Поэтому неудивительно, что попытки понять его продолжаются уже на новом уровне, на основе достижений современной герменевтики, трудов Гадамера и Хабермаса. Это естественно и это прекрасно, но послушаем еще раз Георгия Адамовича:

«Литература — слишком зыбкое дело, слишком широкое и разностороннее понятие, чтобы можно было подвести ее сущность под формулы, близкие к математическим. Что поймем мы в творчестве Кафки, в духовной исключительности этого творчества, ограничившись рассмотрением того, как это „сделано“, как „устроен“, например, роман „Процесс“?». [137]

Произведение литературы нельзя «разобрать», об этом замечательно сказал Владимир Набоков в своей лекции, посвященной подробнейшему разбору рассказа Ф. Кафки «Превращение»: «Можно разъять рассказ, можно выяснить, как подогнаны одна к другой его детали, как соотносятся части его структуры; но в вас должна быть какая-то клетка, какой-то ген, зародыш, способный завибрировать в ответ на ощущения, которых вы не можете ни определить, ни игнорировать». [138]

В нас есть этот ген, и мы не утратим способности читать, понимать и любить.

Г. Ноткин

Вычеркнуто автором:

Этот допрос, кажется, ограничится взглядами, думал К., — ну, какое-то время надо ему на это предоставить. Знать бы еще, что это за органы, которые ради меня, то есть ради совершенно бесперспективного для них дела могут проводить такие серьезные мероприятия. Потому что все это уже нужно назвать серьезным мероприятием. На меня уже брошены три человека, и две чужие комнаты приведены в беспорядок, и еще там, в углу, стоят трое каких-то молодых людей и разглядывают фотографии фрейлейн Бюрстнер.

Вычеркнуто автором:

Кто-то сказал мне — уже не могу вспомнить, кто именно, — что если, проснувшись рано утром, находишь все хотя бы в общем неизменным и на том же месте, на каком было вчера вечером, то уже это достойно удивления. Ведь во сне, в сновидениях ты пребывал в состоянии, которое, — по крайней мере, так представляется — существенно отличалось от бодрствования, и, как совершенно правильно говорил тот человек, требуется безграничное присутствие духа, или, лучше сказать, боеготовность, для того, чтобы, открыв глаза, в каком-то смысле схватить и удержать окружающее на том же самом месте, на котором вечером ты его выпустил. Поэтому миг пробуждения — самое рискованное мгновение дня, и если ты его преодолел, и при этом ничего у тебя никуда со своего места не съехало, то уже и на весь день можешь быть спокоен.

Вычеркнуто автором:

Вы же знаете, внизу всегда известно больше, чем наверху.

Вычеркнуто автором:

Возникшая у него мысль о том, что как раз этим он, быть может, облегчает им наблюдение за собственной персоной, которое им, возможно, поручено, показалась ему настолько смехотворной фантазией, что он закрыл лицо руками и с минуту просидел неподвижно, приводя себя в чувство. Еще несколько подобных мыслей, сказал он себе, и ты в самом деле сдуреешь. Зато после этого он еще более возвысил свой немного дрожавший голос.

Вычеркнуто автором:

Перед домом равномерным, тяжелым шагом часового расхаживал взад и вперед солдат. Значит, и перед домом теперь установили пост. К. пришлось далеко высовываться из окна, чтобы увидеть солдата, потому что тот ходил у самой стены дома.

— Эй, — окликнул его К., но не настолько громко, чтобы тот мог услышать.

Впрочем, вскоре выяснилось, что солдат просто ждал служанку, которая ходила в расположенный на другой стороне улицы трактир за пивом и теперь показалась в ярко освещенном дверном проеме. К. задал себе вопрос, неужели он хоть на миг мог поверить, что ради него установили пост охраны; ответить на этот вопрос он не смог.

Вычеркнуто автором:

— Вы невыносимы; невозможно понять, серьезно вы говорите или шутите.

— Это не так уж неверно, — сказал К., болтовня с симпатичной девушкой доставляла ему радость, — это не так уж неверно; мне не хватает серьезности, поэтому и в серьезных вещах, и в шутках я вынужден обходиться шутками. Но арестовали меня всерьез.