Эдит Уортон - Эпоха невинности

Ривьер поклонился и сделал шаг назад.

— Благодарю вас, — повторил Арчер, когда их руки встретились.

Каждый год пятнадцатого октября Пятая авеню открывала ставни, раскатывала ковры и вывешивала занавески на окнах в три ряда.

К первому ноября этот домашний ритуал заканчивался, и общество начинало оглядываться вокруг и «проводило инвентаризацию». К пятнадцатому сезон уже надул паруса, Опера и театры манили новыми спектаклями, рассылались приглашения на обеды и назначались даты балов. И каждый раз точно в это время миссис Арчер провозглашала, что Нью-Йорк стал совсем другим.

Наблюдая за ним с высоты своего беспристрастного взгляда, она была способна заметить, с помощью мистера Силлертона Джексона и мисс Софи, каждую новую трещинку на его гладкой поверхности и все незнакомые сорняки, пробивающиеся меж стройными рядами великосветских растений. Это было одно из любимых развлечений Арчера в юности — ждать этого ежегодного отчета и внимать малейшим признакам разложения общества, которые проглядел его рассеянный взгляд. Что касается Нью-Йорка, то, по мнению матери, он год из года менялся к худшему; эту точку зрения всецело поддерживала мисс Софи Джексон.

Мистер Силлертон Джексон, как и полагается светскому человеку, приберегал свои суждения и от души забавлялся, слушая горестные стенания дам. Но и он никогда не отрицал, что Нью-Йорк изменился; да и Ньюланд Арчер на вторую зиму после женитьбы был вынужден признать, что если он и не изменился окончательно, то, несомненно, меняется.

Эти вопросы были подняты, как обычно, на обеде у миссис Арчер в День благодарения. В день, когда традицией она была вынуждена приносить благодарности за дары Небес прошедшего года, у нее вошло в привычку производить весьма печальный, хотя и лишенный озлобленности, досмотр своей вотчине и выяснять, собственно, есть ли за что благодарить Всевышнего. Во всяком случае, не за состояние общества, — общество, если допустить, что оно существует, было скорее зрелищем, на которое нужно было призывать библейские проклятия — и действительно, каждый знает, что доктор Реверенд Эшмор имел в виду, когда выбрал для службы в День благодарения текст из Книги пророка Иеремии (глава II стих 25). [83] «Не давай ногам твоим истаптывать обувь и гортани твоей томиться жаждою. Но ты сказал: „Не надейся, нет! Ибо люблю чужих и буду ходить вслед их“». Доктор Эшмор, новый пастор церкви Святого Матфея, был избран потому, что был «продвинутых» взглядов, — его проповеди отличались смелостью суждений и оригинальностью языка. Когда он выступал с осуждением великосветского общества, он всегда говорил о «тенденциях» его развития, и от мысли, что она принадлежит обществу, которое развивается, миссис Арчер испытывала нечто вроде сладкого ужаса.

— Нет сомнений, что доктор Эшмор прав — некоторая тенденция действительно есть, — произнесла она таким тоном, словно ее, эту тенденцию, можно было увидеть и измерить, как трещину в стене дома.

— Однако все же как-то странно вещать об этом в День благодарения, высказала свое мнение мисс Джексон, и хозяйка дома сухо отозвалась:

— О, он имел в виду, что мы должны быть благодарны за все то, что еще осталось.

Арчер обыкновенно подсмеивался над ежегодными вердиктами матери; но в этом году, ознакомившись со списком перемен, был вынужден согласиться, что «тенденция» просматривается.

— Скажем, экстравагантность в одежде, — начала мисс Джексон. — Силлертон взял меня на премьеру в Оперу, и я должна сказать, что только Джейн Мерри была в прошлогоднем платье — но и то с немного переделанным лифом. Я знаю, что она сшила его у Ворта чуть ли не два года назад, потому что она всегда вызывает мою портниху переделывать ее парижские платья, перед тем как она их надевает.

— Ах, Джейн Мерри — одна из нас, — одобрительно вздохнула миссис Арчер, словно находя весьма незавидным жить во время, когда дамы начинали щеголять в платьях, полученных из Парижа, едва получив их на таможне, вместо того чтобы дать им отлежаться под замком, по обычаю одногодок миссис Арчер.

— Да, она одна из немногих оставшихся, — отозвалась мисс Джексон. — Раньше считалось неприличным одеваться по последней моде. Эми Силлертон всегда мне рассказывала, что в Бостоне было правило надевать новые парижские платья только через два года. Старая миссис Бакстер Пеннилоу, чье знание светских правил было верхом совершенства, каждый год заказывала двенадцать платьев — два бархатных, два атласных, два шелковых и шесть остальных — из поплина и чудеснейшего кашемира. Она делала это из года в год, и когда она умерла, после двухлетней болезни, у нее нашли сорок восемь платьев от Борта, завернутых в папиросную бумагу, к которым никто даже не прикасался. И когда у ее дочерей закончился траур, они смогли появиться на симфонических концертах в платьях из первой партии без боязни быть одетыми по последней моде.

— Да, но ведь Бостон… он всегда был немного консервативнее, чем Нью-Йорк. Я всегда думала, что для леди лучше всего надевать модные платья сезоном позже, — сказала миссис Арчер.

— Это Бофорт завел новую моду, заставляя свою жену напяливать новые платья тут же, как они прибудут; я должна заметить, что из-за этого, если бы не аристократическая внешность Регины, она бы выглядела, как… как… — Мисс Джексон обвела стол глазами и, споткнувшись взглядом о вытаращенные глаза Джейни, закончила свою речь невнятным бормотанием.

— Как ее соперницы, — пришел на помощь мистер Силлертон Джексон с видом человека, сочинившего эпиграмму.

— Ах, — вздохнули дамы, а миссис Арчер добавила, частично для того, чтобы отвлечь дочь от неудобной темы:

— Бедная Регина! Боюсь, не очень-то веселый у нее в этот раз День благодарения. Дошли ли до вас слухи, Силлертон, о спекуляциях Бофорта?

Мистер Джексон безразлично кивнул. Каждый знал об этих слухах, и он считал ниже своего достоинства обсуждать вещи, ставшие общим достоянием.

Мрачное молчание повисло над столом. Никто особенно не жаловал Бофорта, и было даже приятно судачить о нем; но мысль о том, что он навлек бесчестье на семью своей жены, была столь ужасна, что не могла радовать даже его врагов.

Нью-Йорк Арчеров допускал лицемерие в личной жизни, но в деловых отношениях требовал исключительной честности. Прошло уже довольно долгое время с тех пор, как хорошо всем известный банкир дискредитировал себя, но все помнили, как общество отвернулось от владельцев той фирмы, где произошло это злосчастное событие. То же самое ожидало и Бофортов, несмотря на их могущество и популярность; и даже объединив усилия, клан Далласов не сможет спасти бедную Регину, если есть хоть доля правды в этих слухах о незаконных спекуляциях Бофорта.