Вирджиния Вулф - По морю прочь

— Этого ожидали? — спросила она наконец.

Мисс Аллан могла лишь покачать головой.

— Я ничего не знаю, — ответила она, — кроме того, что мне сказала горничная миссис Флашинг. Она умерла сегодня рано утром.

Две женщины обменялись многозначительными взглядами, а потом, чувствуя себя ошеломленной, миссис Торнбери пошла, сама не зная, куда и зачем, медленно поднялась по лестнице, побрела по коридору, прикасаясь пальцами к стене, как будто продвигаясь на ощупь. Горничные шмыгали из номера в номер, но миссис Торнбери избегала их: они казались ей существующими в другом мире. Она даже не сразу подняла голову, когда ее остановила Эвелин. Было видно, что Эвелин недавно плакала, а увидев миссис Торнбери, заплакала опять. Вместе они отошли в оконную нишу и молча стояли там. Между последними всхлипами Эвелин стали прорываться слова:

— Это ужасно. Это жестоко. Они были так счастливы.

Миссис Торнбери похлопала ее по плечу.

— Поначалу кажется, что это невыносимо, — сказала она и посмотрела на виллу Эмброузов, выглядывавшую из-за склона холма. Окна сверкали на солнце, и она подумала, что душа покойной вылетела через эти окна. Что-то ушло из мира, и теперь он казался ей непривычно пустым. — Но чем старше становишься, — продолжила она, и глаза ее по-особенному заблестели, — тем сильнее убеждаешься, что во всем есть смысл. Как можно жить, если нет никакого смысла?

Она задала вопрос кому-то, но не Эвелин. Та стала успокаиваться.

— Смысл должен быть, — сказала миссис Торнбери. — Это не может быть случайностью. Потому что если это случайность, то она не должна была произойти. — Она глубоко вздохнула и добавила: — Но не стоит позволять себе такие мысли. Будем надеяться, и они так не думают. Что бы они ни сделали, исход был бы тот же. Эти болезни ужасны…

— Нет никакого смысла, я не верю ни в какой смысл! — выпалила Эвелин. При этом она дернула штору вниз и отпустила, и та вернулась на место с хлопком. — Зачем это все? Зачем люди должны страдать? Я искренне верю, что Рэчел в раю, но Теренс… Какая во всем этом польза? — требовательно спросила она.

Миссис Торнбери слегка покачала головой, но не ответила и, пожав локоть Эвелин, пошла прочь от нее по коридору. Ее толкало сильное желание что-то услышать, хотя она не знала, что именно, и она направилась к номеру Флашингов. Открыв дверь, она поняла, что прервала какой-то спор между мужем и женой. Миссис Флашинг сидела спиной к свету, а мистер Флашинг стоял рядом, стараясь в чем-то ее убедить.

— А, вот и миссис Торнбери, — сказал он с некоторым облегчением в голосе. — Вы слышали, конечно. Моя жена считает, что она в какой-то мере виновата. Она убедила бедную мисс Винрэс поехать в экспедицию. Я уверен, вы со мной согласитесь, что думать так в высшей степени неразумно. Мы даже не знаем — я-то думаю, что это маловероятно, — там ли она заразилась. Эти болезни… И потом, она сама очень хотела поехать. Она поехала бы независимо от твоих уговоров, Элис.

— Не надо, Уилфред, — сказала миссис Флашинг, не двигаясь и не сводя глаз с одной точки на полу. — Что толку в разговорах? Что толку… — Она замолчала.

— Я зашла спросить у вас, — сказала миссис Торнбери, обращаясь к Уилфреду, потому что говорить с его женой было бесполезно, — можно ли что-то сделать? Отец уже приехал? Нельзя ли сходить и узнать?

В этот момент ей больше всего хотелось что-нибудь сделать для несчастных — увидеть их, утешить, помочь. Было невыносимо находиться так далеко от них. Но мистер Флашинг покачал головой: он считал, что сейчас — нет; позже — вероятно, чем-то и можно будет помочь. Тут миссис Флашинг резко встала, повернулась к ним спиной и пошла к гардеробной. Они видели, как медленно вздымалась и опускалась ее грудь. Но ее печаль была безмолвной. Она закрыла за собой дверь.

Оставшись одна, она сжала кулаки и стала колотить ими по спинке стула. Она была похожа на раненое животное. Она ненавидела смерть. Смерть вызывала у нее негодование, гнев, приводила ее в неистовство, как будто это было живое существо. Она отказывалась отдавать своих друзей смерти. Она ни за что не хотела капитулировать перед мраком и небытием. Она начала ходить по комнате, потрясая кулаками и пытаясь сдержать слезы, которые текли у нее по щекам. Наконец она села, но все равно — не сдалась. Перестав плакать, она выглядела упрямой и сильной.

Тем временем в соседней комнате Уилфред беседовал с миссис Торнбери, причем гораздо свободнее, чем в присутствии жены.

— Хуже всего в этих краях, — сказал он, — что люди ведут себя, как будто они в Англии. Лично я не сомневаюсь, что мисс Винрэс подхватила инфекцию на вилле. Думаю, она раз по десять в день рисковала заболеть. Нелепо говорить, что она заразилась, когда была с нами.

К его искренней печали явно примешивалось раздражение.

— Пеппер сказал мне, — продолжил он, — что съехал из дома, посчитав их слишком беззаботными. Говорит, что они никогда как следует не мыли овощи. Бедняги! Они заплатили страшную цену. Но я это видел много раз и продолжаю видеть: люди как будто забывают, что такие вещи могут случиться, а они случаются и застают всех врасплох.

Миссис Торнбери согласилась, что они были весьма беззаботны и что нет никаких оснований полагать, будто Рэчел подхватила лихорадку в экспедиции. Поговорив еще немного на другие темы, она оставила мистера Флашинга и грустно побрела по коридору в свой номер. В том, что такое случается, должен быть какой-то смысл, думала она, закрывая за собой дверь. Просто поначалу нелегко понять, что он есть. Происшедшее кажется таким странным, таким невероятным. Да, всего три недели назад — даже меньше, две — она видела Рэчел; закрыв глаза, она и сейчас почти видела ее перед собой — тихую, робкую девушку, которая собиралась замуж. Миссис Торнбери представила все, чего она лишилась бы, если бы умерла в возрасте Рэчел, — детей, семейной жизни, всех удивительных чудес и глубин, которые, как ей сейчас казалось, разворачивались перед ней день за днем, год за годом. Ошеломление, из-за которого ей было трудно думать, постепенно уступило место противоположному чувству: мысли потекли очень быстро и ясно; оглядываясь на события своей жизни, она попыталась выстроить их в какой-то порядок. Несомненно, было много страданий, много тягот, но в целом, конечно, они вполне уравновешивались счастьем — упорядоченность, безусловно, главенствовала. Но и смерть молодых вовсе не была печальнее всего на свете — она уберегла их от стольких бед, стольких лишений. Умершие — миссис Торнбери вызвала в памяти тех, кто почил рано, случайно, — были прекрасны, они часто ей снились. Со временем и Теренс поймет… Она встала и начала беспокойно ходить по комнате.

Беспокойство ее было крайним — во всяком случае, для женщины ее лет, — а для человека с таким ясным и проворным умом, как у нее, весьма непривычно было испытывать такую растерянность. Она не могла ни на чем остановиться, поэтому вздохнула с облегчением, когда дверь в номер открылась. Миссис Торнбери подошла к мужу, обняла и поцеловала его с необычной нежностью, а когда они сели рядом, стала гладить его по голове и расспрашивать, будто он был ребенком — старым, усталым, ворчливым ребенком. Она не сказала ему о смерти мисс Винрэс, чтобы не беспокоить, — он и так в последнее время был чем-то расстроен. Она попыталась выяснить причину. Опять политика? Что там учинили эти ужасные люди? Она провела все утро за обсуждением политики с мужем, и мало-помалу предмет их разговора стал вызывать у нее живейший интерес. Однако то и дело произносимые ею слова казались ей бессмысленными.