Эдгар По - Убийство в улице Морг

Я отвечал, что решительно теряюсь в догадках. Дело было окружено какою-то непроницаемою тайной.

– Видите ли, – сказал на это Дюпэн, – полагаться на факты, добытые следователем, никак нельзя. Французская полиция славится своей проницательностью; она только смела, но у нее нет общего метода; она руководствуется лишь данными настоящей минуты. Меры принимаются ею очень широкие, но мало приложимые к делу, и напоминают мне, отчасти, г. Журдена, который требует, чтобы ему подали шлафрок, «pour miеuх entendre la musique» . Иной раз, здешние сыщики достигали действительно изумительных результатов, но только благодаря своей настойчивости и неутомимости. Где этих качеств не было, там дело кончалось всегда неудачей. У Видока, например, было удивительное чутье, но, действуя без системы, он вводился в заблуждение самым напряжением своей проницательности. Он обессиливал свое зрение, поднося себе предмет слишком близко к глазам. Благодаря этой близости, он мог рассмотреть с необыкновенною точностью некоторые подробности, но решительно терял из вида целое. Вот что значит быть слишком глубоким! Истина не всегда на дне колодезя; я уверен, что она всего чаще на его поверхности. Взглядывая вскользь на небесные светила, мы видим их в полном блеске, а если вздумаем смотреть на них слишком пристально, то, пожалуй, блеск этот совершенно потускнеет для нас. Что касается собственно этих убийств, то обсудим их хорошенько, прежде чем поставить какой-либо приговор. Такое расследование нас позабавит… (Мне показалось немножко неуместным употребленное Дюпэном здесь слово «забавит», но я не сказал ничего, а он продолжал): этот Лебон оказал мне, однажды, услугу, которую я не забываю. Полицейский префект мне приятель, и я уверен, что он даст нам разрешение на осмотр места убийства.

Мы получили сказанное разрешение без труда и отправились в улицу Морг. Это один из самых жалких переулков между улицами св. Рока и Ришелье. Дом было очень легко найти, потому что перед ним все еще стояла небольшая толпа, глазевшая с бессмысленным любопытством на его закрытые ставни. Он не отличался ничем от других парижских домов: тот же боковой вход с небольшою, стеклянною будкою для консьержа, все прочее тоже по обыкновению, но мы обошли кругом все строение, и Дюпэн всматривался в соседние дома с таким вниманием, которое мне казалось даже совершенно излишним.

Мы поднялись, наконец, в ту комнату, в которой было найдено тело девицы Лэпанэ. Оба трупа лежали здесь, и ничто кругом их не было прибрано, все оставалось в прежнем беспорядке, как это обыкновенно требуется расследованием. Я не нашел ничего, кроме известного уже всем по отчету «Судебного листка», но это не помешало Дюпэну подробно оглядеть все предметы, не исключая и самих трупов. Потом мы прошли в другие комнаты, осмотрели и двор за домом, причем нас всюду сопровождал полицейский. Смеркалось уже, когда мы пошли домой: по дороге, мой приятель зашел еще на минуту в редакцию одной ежедневной газеты.

Как я уже заметил, у Дюпэна было не мало странностей, которым я отчасти потакал. Так было и теперь: во весь вечер он не проронил ни одного слова об убийстве, поэтому молчал и я; но, на следующий день, он вдруг спросил меня, заметил ли я что-нибудь особенное в обстановке злодейства.

– Ничего «особенного», – ответил я, – то есть, ничего, кроме описанного в газетах.

– Газеты, – сказал он, – не отметили необыкновенной свирепости в злодеянии. Мне кажется, что они считают факт неразъяснимым именно по той самой причине, которая дает ключ к разгадке. Полиция недоумевает перед видимым полным отсутствием повода к убийству, – лучше сказать, к зверству, с которым оно совершено, – и ее ставят тоже в тупик слышанные всеми два голоса, равно как исчезновение преступников, которым не было, однако, другого выхода из квартиры, кроме лестницы, уже занятой собравшимся народом. Страшный беспорядок в комнате, труп, всунутый в каминную трубу головою вниз, безжалостно изуродованное тело старухи, все это, вместе с вышеприведенными обстоятельствами, заставило опустить руки пресловутую французскую сыскную полицию. Она впала в обыкновенную людям ошибку, смешав необычное с непонятным. Между тем, именно всякое уклонение от обычного указывает рассудку на тот путь, который ведет его к истине. В занимающем нас деле важен не вопрос о том, «что произошло», а вопрос о «различии происшедшего с тем, что обыкновенно происходит в подобных случаях».

Я смотрел на Дюпэна в немом изумлении. Он продолжал, поглядывая на дверь:

– Я поджидаю одного человека, который, может быть, не виновен в этой бойне, однако причастен к ней с известной стороны. Вполне вероятно, что все самое ужасное в этом преступлении – дело не его рук и именно на этом предположении основываю я свою надежду добиться от него разгадки происшествия. Может он и не придти, разумеется, но вероятнее, что придет… И если он явится, надо будет его задержать, без сомнения… Вот, на этот случай, два пистолета; мы оба умеем с ними обращаться.

Я взял один из пистолетов, сам не сознавая хорошенько, что делаю, и не уясняя себе речей Дюпэна. Он продолжал, между тем, очевидно обращаясь ко мне, но глядя, по своему обыкновению, куда-то в пространство:

– Голоса, слышанные всеми, были не женские, это подтверждается всеми свидетельствами, следовательно, нечего и опровергать предположение о том, что старуха могла убить сначала свою дочь, а потом покончить и с собою. Я упоминаю о таком предположении лишь ради методичности, потому что у г-жи Лэпанэ не достало бы силы втиснуть труп девушки в трубу, а изуродованное тело ее самой исключает всякую мысль о ее самоубийстве. Стало быть, можно считать установленным, что преступление совершено другими и заслышанные голоса принадлежали именно этим другим. Все свидетели упоминают о двух голосах, но нет ли чего «особенного» в этих показаниях, по вашему мнению?

Я сказал, что все свидетели утверждают единодушно, что один из голосов, именно грубый, принадлежал французу, а насчет другого, визгливого, дают показания разноречивые.

– Так, – возразил Дюпэн, – но дело, собственно, не в самом факте этого разноречия, а в том, что все свидетели, – итальянец, англичанин, голландец, испанец, француз, – утверждают, что второй голос принадлежал какому-то иностранцу , указывая, при этом, на нацию, язык которой им, свидетелям, неизвестен. Так, француз полагает, что этот визгливый голос принадлежал испанцу , и что он, свидетель, разобрал бы слова, если бы сам говорил по-испански . Голландец уверяет, что говорил француз; – сам он по-французски ни слова не знает . Англичанин, не говорящий по-немецки , думает, что голос принадлежал немцу; испанец, не знающий английского языка , судит, по интонации, что говорил англичанин; итальянец, никогда не разговаривавший с русским , нашел даже говор русским… Следует подумать, что этот резкий голос был очень странен, если уроженцы пяти или шести европейских государств не отличили в нем ни одного родственного звука! Вы скажете мне, что голос мог принадлежать какому-нибудь азиату или африканцу; но азиаты и африканцы большая редкость в Париже; сверх того, обратите еще внимание на то, что одни из свидетелей называют голос скорее сиплым, нежели визгливым, а другие торопливым, неровным… И все говорят о тембре, никто не запомнил членораздельных звуков, каких-либо слов… Не знаю, какое впечатление выносите вы из всего этого, но мне кажется, что какой-либо обоснованный вывод должен вытекать именно из этих общих свидетельств о двух различных голосах, грубом и визгливом, и он должен указать на ключ к загадке. Я сказал «обоснованный вывод», но это выражение еще не вполне выясняет мою мысль; я разумею здесь, что этот вывод, пока, единственный логичный и что он неизбежно рождает известное подозрение. Я еще не скажу вам, в чем оно состоит, но попрошу вас припомнить общий вид той комнаты, которую мы осматривали. Прежде всего, каким путем могли скрыться убийцы? Надеюсь, что вы не верите в сверхъестественное, как и я, и потому мы не можем допустить, что эти несчастные умерщвлены какими-то демонами. Дело совершено злодеями материальными и которые должны были скрыться материальным путем. Ясно, что в то время, когда люди, привлеченные криками, поднимались по лестнице, убийцы находились в той комнате, в которой была найдена девица Лэпанэ, или в соседней с нею. Поэтому нам следует заняться только этими двумя комнатами. Полиция разворотила все стены, потолки и полы в квартире, но не нашла никакого потаенного выхода. Две двери, выходящие на лестницу, были заперты изнутри и ключи их торчали в замках. Печные трубы слишком узки для прохода человеческого тела. Остаются окна. Убийцы не могли уйти через фасадные, не будучи замечены толпою, стоявшею на улице; следовательно, преступники скрылись не иначе, как через окна, выходящие на двор. Таков неоспоримый вывод из всего нашего рассуждения, и нам нечего останавливаться перед кажущеюся затруднительностью такого пути. Она вовсе не так велика. Одно из этих подъемных окон не заставлено ничем, другое закрыто наполовину изголовьем придвинутой к нему кровати. Первое окно заперто наглухо, посредством большого гвоздя, всаженного в глубокое отверстие, пробуравленное в подъемной раме. Поднять ее оказалось невозможно, несмотря ни на какие усилия. Тот же опыт был повторен со вторым окном, запертым тем же способом; оно не подалось, и следственная власть, на основании этого , сочла излишним вытаскивать гвозди и отворять окна… Я взглянул на дело иначе, начав рассуждать «a posteriori» .