Эдгар По - Голландский воздухоплаватель

Изложив все эти суждения, буду теперь продолжать описывать свое путешествие.

Я сказал уж, что достиг до высоты трех миль и трех четвертей. Бросив из лодочки горсть пуха, я увидел, что поднимаюсь вверх довольно быстро и что, следственно, ненужно выбрасывать балласта. Я еще не чувствовал никакого болезненного припадка и дышал совершенно свободно.

Я взял с собою кошку и двух голубей. И те были очень спокойны. Седьмого двадцать минут барометр показывал высоту в 26 400 футов, или около пяти миль. Горизонт казался необозримым. Впрочем, математическое исчисление могло показать пространство земли, которую я мог видеть. Выпуклая поверхность сферического сегмента содержится к поверхности всей сферы, как синус-версус сегмента к диаметру шара. А как теперь синус-версус, то есть толстота сегмента подо мною равнялась почти высоте, то и видимое мною пространство представляло пропорцию пяти миль к 8000, то есть это была 1/1000 часть земного шара.

Море казалось сверху гладко, как стекло, хотя в телескоп я и видел, что оно сильно волновалось. Я начинал чувствовать головную боль и в особенности около ушей; но дышал все еще свободно. Кошка и голуби были тоже совершенно здоровы.

Три четверти седьмого шар вошел в большое и густое облако, которого туман совершенно промочил меня. Эта встреча была совершенно неожиданна: я никак не полагал, чтоб облака могли держаться на такой высоте. Я выбросил десять фунтов балласта, чтоб поскорее выбраться из этой сырости; и, действительно, заметил, что гораздо скорее начал подниматься.

Не прошло и нескольких секунд, как я вышел из облака, вдруг сильная молния осветила его с одного края до другого. Волосы стали у меня дыбом от страха. Если б я пробыл еще одно мгновение в облаке, и шар мой, и я были бы истреблены. Вот случаи, которых аэронавты должны более всего остерегаться и которых нельзя предупредить. Впрочем, с этой минуты мне уж нечего было бояться молний: я был выше всех облаков.

В семь часов барометр показывал девять с половиною миль высоты. Дыхание мое становилось ежеминутно труднее. В голове чувствовал я сильную боль, из ушей потекла кровь. Коснувшись рукою до глаз, я почувствовал, что они сильно выдались вперед: я обратил взгляды на окружающие меня предметы в лодочке и заметил, что зрение мое представляет их в совершенно других формах. Растерявшись от страха, выбросил я из лодки еще пятнадцать фунтов балласта и еще быстрее полетел вверх.

Эта необдуманность дорого мне стоила. Меня схватили сильные спазмы; я едва мог переводить дыхание, и кровь потекла у меня из носа, из ушей и даже из глаз. Голуби стали биться (они были привязаны), а кошка подняла ужасное мяуканье. Силы мои вдруг до того ослабели, что я ожидал близкой смерти и не предпринимал ничего для своего спасения. Я лег навзничь в лодке и старался собраться с мыслями.

Мне пришло в голову облегчить себя кровопусканием. Перочинным ножом прорезал я себе жилу на левой руке, и едва кровь потекла, как я почувствовал облегчение. Выпустив ее с полчашки, я уж совсем поправился и, перевязав руку, остался, однако ж, в лежачем положении. Через четверть часа я встал и был по-прежнему здоров; но трудность дыхания все еще продолжалась; пора была приступить к конденсатору.

Взглянув в это время на кошку, я с удивлением увидел, что она окотилась тремя котятами. Я никак не ожидал прибавки экипажа, но этот случай был для меня очень важен, чтоб удостовериться в своих ипотезах [1] Устаревшее написание слова „гипотеза“ (Прим. ред.) , а именно, что только привычка, наша от давления воздушного столба на поверхности земли, заставляет нас чувствовать расстройство при возвышении. Я стал замечать: будут ли котята ощущать подобные же признаки болезни, как их мать.

В восемь часов был я уж на высоте семнадцати миль. Я заключил из этого, что восхождение мое усиливается. Боль в голове и в ушах возобновилась; кровь пошла опять из носа, но страдания были сносны. Дыхание было чрезвычайно стеснено. Надобно было приступить к конденсатору.

Зрелище, представлявшееся мне тогда, было великолепно; подо мною все еще был океан, но зеленоватый цвет его более и более темнел. К востоку видел я Британские Острова, западные берега Франции, Испании и часть Африки. Впрочем, подробностей и примет населения земли уж не было видно. Все города сгладились и исчезли; о людях не было и помину.

Более всего поразила меня видимая вогнутость земного шара, тогда как я полагал, по мере возвышения, видеть его выпуклость. Впрочем, хорошенько раздумав, я нашел причину этого оптического обмана. Линия, перпендикулярно-опущенная с моего шара на землю, составила бы сторону прямого угла прямоугольного треугольника, которого основание от прямого угла шло бы до горизонта, а ипотенуза [2] Устаревшее написание слова „гипотенуза“ (Прим. ред.) , от горизонта до моего шара. Но возвышение мое было очень незначительно в сравнении с видимым пространством, так что основание и ипотенуза в сравнении с перпендикуляром, были почти параллельны между собою. Поэтому-то всякий воздухоплаватель воображает, что горизонт находится на прямой линии с его аэростатом. Но как поверхность земли под ним находится в самом деле в некотором расстоянии, то эта точка и кажется опускающеюся ниже линии горизонта. От этого и представляется вогнутость земли до тех пор, пока перспектива параллельности между основанием и ипотенузою не исчезнет.

В эту минуту заметил я, что голуби сильно страдают, и решился выпустить их на волю. Я поставил одного на край лодочки, но он с видимою боязнью осматривался, махал крыльями, ворковал, но не трогался с места. Я принужден был бросить его из лодки, но, испуская резкий крик, он с усилием возвратился на край лодочки, где покачался несколько мгновений, опустил голову и упал мертвым к ногам моим.

Другой голубь был счастливее. Я бросил его вниз изо всей силы и вскоре увидел, что он продолжает спускаться, махая крыльями. Я скоро потерял его из виду и уверен, что он благополучно прилетел домой.

Кошка моя, оправясь от болезни, начала очень спокойно кушать умершего голубя и потом улеглась спать. Котята были веселы и живы.

Четверть девятого я не мог уж дышать без сильной боли, и потому принялся устраивать около лодочки придуманный мною аппарат, который считаю долгом объяснить.

Я, прежде всего, должен был изолироваться с лодочкою от соприкосновения внешнего чрезвычайно разреженного воздуха, а потом, посредством означенного аппарата, должен был сгущать этот воздух вокруг себя, чтоб дышать им. Для этого приготовил я большой каучуковый мешок, сквозь который воздух не мог проникать. Поместив на дно этого мешка свою лодочку, я вздернул мешок кверху и продолжал тянуть его вверх по веревкам до обруча, которым лодочка прикреплена к воздушному шару. Это прикрепление было заранее сделано не наглухо, а посредством петель застегнутых на большие пуговицы. По мере того, как я отстегивал каждую петлю обруча, я застегивал ее на пуговицы, пришитые к каучуковому мешку, и таким образом лодочка держалась наконец не непосредственно за этот обруч, а мешок, в котором была лодочка, привешен был к обручу. Оставалось потом стянуть верхнее отверстие мешка, что я и сделал.