Эдгар По - Правда о смерти Эрнеста Вальдемара

– Вальдемар, – сказал я, – вы спите?

Он не отвечал, но я заметил дрожание его губ и потому повторил вопрос во второй и в третий раз. При третьем – легкая дрожь вдруг пробежала по всему его телу, веки сами собой полуприподнялись, губы лениво открылись и тихим, едва понятным шепотом произнесли следующие слова:

– Да, я сплю теперь. Не будите меня. Дайте мне так умереть.

Я коснулся его членов, – они были так же холодны. Его правая рука все так же послушно повиновалась моей. Я снова стал спрашивать:

– Вальдемар, чувствуете ли вы все еще боль в груди?

Ответ последовал не тотчас; он был еще менее ясен.

– Боль? – нет… Я умираю…

Я больше не хотел беспокоить умирающего. Но в это время вернулся доктор Ф. и был до крайности удивлен, найдя своего пациента еще в живых. Он просил меня снова заговорить с умирающим.

– Вальдемар, вы все еще спите? – спросил я.

Как и раньше, прошло несколько минут, прежде чем получился ответ. И в этот промежуток времени умирающий, казалось, сбирал все свои силы, всю энергию, чтобы заговорить. На повторенный мною вопрос уже в четвертый раз он еще тише прежнего ответил:

– Да, все еще… сплю… умираю…

Минут пять после этого я не беспокоил больного. Доктора утверждали, что тотчас непременно должна наступить смерть. Я в последний раз обратился все с тем же вопросом:

– Вальдемар, вы все еще спите?

В то время, как произносил я эти слова, – в лице умирающего произошла разительная перемена. Глаза, постепенно открывавшиеся поднимавшимися кверху веками, в то же время закатились в своих орбитах, кожа приняла мертвенный цвет, походивший скорее на белую бумагу, чем на пергамент. Два красные пятна, ярко выдававшиеся на провалившихся щеках, вдруг стушевались, потухли. В то же время, верхняя губа поднялась кверху, оскалив зубы, нижняя же челюсть с внятно слышимым треском опустилась вниз, и страшно разинутый рот выставил черный, распухший язык. Общий вид больного сделался до того мерзким, отвратительным, что все с ужасом отступили от постели…

Больной не подавал больше признака жизни; ясно было, что он умер. Но… внезапно черный, распухший язык быстро зашевелился, задрожал, и дрожь эта продолжалась почти минуту. И затем из глубины неподвижных, раскрытых челюстей раздался голос… Голос этот был какой-то раздирающий, жесткий, мертвенный, он, казалось, выходил откуда-то издалека или из недр земли и производил на весь организм впечатление подобное тому, когда касаешься чего-нибудь липкого, студенистого, промозглого. Произношение этого голоса было необыкновенно отчетливо, нет, больше: страшно, чудовищно отчетливо. Голос отвечал на вопрос, который я ему только что перед тем предложил. Я спрашивал Вальдемара, спит ли он? И он отвечал:

– Да… нет… Я спал… а теперь… теперь я умер .

Никто из присутствовавших не мог подавить в себе того неописуемого, невероятного ужаса, какой произвели на каждого эти несколько слов. Студент Л. упал в обморок. Прислуга, как сумасшедшая, вы бежала из комнаты, и не было никакой возможности вернуть ее. Почти битый час провели мы, приводя в себя студента. Наконец, мы достигли желаемого и тогда только снова занялись исследованием состояния Вальдемара.

Теперь он уже не дышал. Подносимое ко рту зеркало уже более не тускнело. Мои старания заставить члены его, как прежде, повиноваться моей воле, теперь оказывались тщетными. Влияние магнетизма сказывалось только в дрожащем движении языка. Всякий раз, как я обращался к нему с вопросом, он, казалось, делал громадное усилие, чтобы ответить; но воля его была слишком непродолжительна. К вопросам посторонних он оказывался совсем нечувствительным. В таком состоянии я оставил Вальдемара, выйдя из его дома в 10 часов утра вместе с двумя докторами и студентом Л.

С тех пор, в продолжение почти семи месяцев я каждый день посещал Вальдемара вместе с докторами и другими приятелями. И все это время, замагнетизированный, он оставался все таким же, как и прежде. При нем всегда находился кто-нибудь. Наконец, мы решили вывести его из этой продолжительной каталепсии. Я начал пассы, употребляемые обыкновенно при этом, но они сначала оказывались безрезультатными. Затем закатившиеся кверху глаза стали потихоньку опускаться, и из-под век обильно потекла какая-то желтоватая, густая материя, отдававшая острым, неприятным запахом.

Тогда доктор Ф. выразил снова желание, чтобы я попробовал заговорить с Вальдемаром.

– Вальдемар, – сказал я, – можете ли вы объяснить нам теперь ваши чувства и ваши желания?

На щеках Вальдемара тотчас, непосредственно за этим вопросом, опять появились яркие, красные пятна, высунутый язык быстро скатился в рот, и тот же ужасный голос снова раздался в комнате:

– Ради самого Бога!… скорей!… скорей!… заставьте меня опять заснуть!… или… или… скорей, разбудите меня… скорей!… Я вам говорю, что я умер!… умер!…

Я был поражен и в продолжении минуты положительно не знал, что делать. Сначала я употребил, было, всю мою волю, чтобы успокоить моего пациента, опять привести его в прежнее состояние; но это мне не удалось. Тогда я решился разбудить его, вывести из каталепсии.

И в то время, как я производил пассы среди криков: умер! умер! срывавшихся не с губ, а с языка этого бездыханного трупа, – все тело его вдруг, в одно мгновение, разложилось, рассыпалось в мелкие крошки, истлело под моими руками. На кровати, пред глазами присутствующих, лежала теперь безобразная, гниющая, промозглая, вонючая масса.

Название в оригинале: The Facts in the Case of M. Valdemar, 1845.

Публикация: "Ребус". Еженедельный загадочный журнал. 1883. Июнь. № 22. С. 201-203.

Переводчик неизвестен.