Генрих Бёлль - Крест без любви

Улица уже совсем проснулась, ничего необычного заметно не было, и она подумала, не обманули ли ее так называемые предчувствия, которые предсказывали начало войны как свершившийся факт; но ведь так все и было! Разве вчерашние события на вокзале не подтвердили ее правоту и разве ее младший сын, который знает все политические тайны, не был так мрачен? Как только она проснулась и увидела за окном этот ясный и ласковый день, она уверилась в мысли, что злая судьба начала сбываться. Пока гроза громыхала где-то вдали, но ей казалось, что она слышит эти звуки совсем рядом. Уже брезжили крошечные отсветы молний, предвещавшие мрачное зрелище заката; да, безумие, которое теперь начнется, принесет и облегчение, потому что приведет к концу: безумная спесь неудержимо и безжалостно уничтожит сама себя… Трамвай, как всегда, позванивал, велосипедисты протискивались мимо машин; она вернулась на кухню, чтобы успеть накрыть стол для тех, кто захочет позавтракать до начала мессы. И опять ее оглушили звуки музыки из репродукторов, выплескивавших одни и те же мелодии в узкую шахту двора; только теперь она отметила красоту классической музыки. Бог ты мой, с каких это пор стали запускать музыкальные сокровища вместо ежеутренних сентиментальных шлягеров? Хорошо поставленный, вкрадчивый, сочный и бесстрастный голос приятного и привычного тембра не меньше шести раз объявил точное время: семь часов тридцать минут…

Вдруг она схватилась за голову: через полтора часа должно начаться венчание, а ни жених, ни невеста все еще не приехали! Как это она могла об этом забыть! Бегом вернувшись в гостиную, она в полной растерянности открыла окно и выглянула из эркера на улицу, словно могла взглядом заставить обоих появиться, но толпа людей, выходивших из трамвая, спокойно рассеялась; она побежала назад и чуть не столкнулась с Гансом, одетым, как всегда, безупречно, он как раз собирался войти в комнату.

— Боже мой, — вырвалось у нее, — я думаю, нам придется отменить венчание, ведь их все еще нет!

— Прок… Ты права, я об этом как-то не подумал, — испуганно отозвался он. — Подтолкнув ее обратно в комнату, он сказал, кусая губы: — Надеюсь, Кристофа все же не задержали в последний момент. Мама, ведь сегодня в четыре утра началась война. — И вдруг засмеялся язвительным смехом и топнул ногой. Мать удивленно взглянула на него.

— А тебе разве не нравится война? — сдавленно крикнула она, словно забыв о венчании; вне себя от волнения, она ухватила его за плечи и заставила посмотреть ей в глаза. — Неужели ты против войны? — произнесла она, спотыкаясь на каждом слове. Казалось, Ганс буквально корчится от душевной муки; сердито отбиваясь, он попытался высвободиться из ее рук, взглянул на нее покрасневшими от бессонницы несчастными глазами и процедил:

— А ты действительно думаешь, что мне… что нам хочется, чтобы началась война?

Она отпустила его и спокойно произнесла:

— Ты, как и я, знаешь, что они с самого начала стремились начать войну. Почему же ты не хочешь признаться, что не согласен с этими преступниками?

Он отпрянул от нее, как ужаленный, и грозно уставился ей в лицо; она ужасно испугалась этого незнакомого, злобного взгляда прищуренных глаз, и ей показалось, будто она никогда не поймет, что же произошло с ее мальчиком за эти годы, сколько грязи свалилось на его голову. А он словно уже и не видел ее. Скорчившись, как от невыносимой боли в животе, он почти навис над столом и смотрел невидящими глазами мимо нее, в пустоту. Она холодно подумала: «Так выглядит человек, который уже не может ни молиться, ни плакать…» Потом ее пронзила мысль: ведь этот совершенно чужой ей человек — ее сын, родившийся из ее чрева, и она, не рассуждая, обвила руками его шею и облила слезами его мягкие темные волосы, чувствуя, как он извивается в ее руках, словно хочет вырваться из них. Но потом напряжение спало, и он приник к ее груди, вялый и сломленный.

— Не переживай так сильно, мой мальчик, — шепнула она плача. — Нет на свете абсолютно пропащих людей, слышишь, нет! — И почувствовала, что отдала бы десять лет жизни за то, чтобы он мог плакать, как она; он был совершенно растерян и беспомощен перед той застывшей громадой мыслей, которых не хотел высказать, хотя громада эта уже закачалась и угрожала рухнуть на него. Стыд и смятение приковали его к ее груди, она чувствовала это, а он не решался ни поднять взгляд, ни высвободиться из ее объятий, хотя ему, конечно, была мучительна эта поза. И все-таки она ощутила странную радость — от того, что он мог в ее присутствии закрыть глаза, измученные глаза, которые не могли не видеть и которым пришлось увидеть то, чего им, вероятно, вовсе не хотелось видеть…

Словно вспугнутая парочка они отскочили друг от друга, когда в коридоре послышались быстрые, приближавшиеся к двери шаги; Ганс подбежал к окну и выглянул наружу, а она спокойно вытерла слезы. Улыбаясь и снисходительно кивая головой, вошел муж и, обняв ее плечи, сказал, чтобы успокоить: «Еще целый час, дорогая, все в порядке». За ним в комнату вошли Грета с полным подносом и мать Корнелии с кофейником. По лицу дамы было видно, что она не знает — смеяться ей или тревожиться; она обвела испытующим взглядом поочередно всех присутствующих и, наконец, произнесла с ироничной усмешкой:

— Мне, конечно, уже доводилось слышать, что бывали случаи, когда жених или невеста не являлись на свадьбу, но чтобы отсутствовали оба, такого я еще не слышала; однако я давно предполагала, что со свадьбой моей дочери непременно случится что-нибудь невероятное.

Она засмеялась вместе со всеми и помогла накрыть на стол. Но тут Ганс медленно подошел к ним, встал рядом с матерью и ласково обнял ее за плечи; она радостно подняла на него глаза, а он спокойно сказал, обращаясь к присутствующим:

— Может быть, вам будет интересно узнать, что сегодня в четыре утра началась война… Да, война, — повторил он, глядя им в глаза.

В этот момент дверной звонок резко звякнул три раза, а потом еще дважды. Ганс насторожился, прислушиваясь, потом мгновенно просиял, с улыбкой поцеловал мать в лоб и воскликнул громко и весело, как мальчик:

— Бог мой, это же старый условный знак Кристофа… — и бросился к входной двери.

Они поднимались по лестнице рука об руку, оба высокие, стройные, вид у них был слегка помятый, но веселый, и никаких следов усталости. Корнелия перекинула светлый плащ через плечо, а Кристоф нес ее чемоданчик; он поцеловал мать в губы, и его познакомили с фрау Глук. Корнелия обняла мать молча, с некоторой робостью, словно искала материнской защиты от этой семейки, взявшей ее в кольцо. Потом произнесла со смущенным смехом:

— Можешь говорить о нем, что хочешь, мама, только не говори, что он тебе не нравится.