Габриэле Д’Аннунцио - Собрание сочинений в 6 томах. Том 1. Наслаждение. Джованни Эпископо. Девственная земля

Пастушка не испугалась, ее рот исказился неописуемая презрительная гримаса.

— Что ты о себе воображаешь? — вызывающе сказала она.

— Ничего.

Умолкли, вдали с шумом плескалась Пескара, скрываясь за холмом, в глубине леса, под обнаженной горой.

Все помыслы юноши сосредоточились в зрачках, которые были устремлены на эту гордую женщину с телом медного цвета.

— Пой! — наконец пробормотал он голосом, дрожащим от страсти.

Фиора повернулась к нему, улыбнулась во весь свой ярко-красный рот, показывая при этом два ряда белых острых зубов, сорвала горсть свежей травы и бросила ему в лицо с таким страстным порывом, как если бы посылала ему воздушный поцелуй. Тулеспре затрепетал: он почувствовал запах женщины, более острый и опьяняющий, чем запах сена…

Иоццо с лаем носился по роще и, по приказанию своего господина, собирал в кучу свиней.

Наступил вечер, окутавший верхушки деревьев теплым дымком, листья дубов стали принимать металлические оттенки колыхаясь от легкого свежего ветерка, стаи диких птиц высоко реяли в багровом воздухе и исчезали вдали. От рудников Манопелло порой доносился запах асфальта. По временам из прогалины долетали обрывки последней песенки пастушки.

Жирные свиньи с трудом спускались по склону, сплошь усеянному красными волчьими ягодами, Тулеспре шел сзади, напевая песенку о гвоздиках и прислушиваясь, не вторит ли ему дрожащий женский голос. Было тихо, но среди этой тишины рождались тысячи неопределенных звуков, сливавшихся с перезвоном колоколов, переходивших от церкви к церкви и наполнявшим воздух трепетными, полными грусти волнами. И влюбленный Тулеспре вместе с ароматом цветущих деревьев ощущал запах женщины…

Они вышли на дорогу, с обеих сторон дремали покрытые пылью изгороди, и далеко вперед тянулся этот двойной ряд белых кустов, озаренных лунным светом, с тихим хрюканьем двигалась черная масса, порой слышался монотонный топот, унылая песня извозчиков, звон бубенчиков усталых лошадей, гармонируя со всей этой тишиной, свежестью, благоуханием и лунным светом.

В роще Фары пели дрозды, и весело шелестели деревья, рисуя на нежно голубом небе лиственные узоры, тысячи подвижных радуг сверкали в капельках недавно выпавшего дождя.

Вдали, от вершин Петранико до оливковой рощи Токко дымилось девственное поле, разогретое солнцем.

— Эй, Фиора! — закричал Тулеспре, увидя, что она идет позади коз вниз по тропинке между двумя рядами гранатовых деревьев.

— Иду к реке! — ответила она, свернув со своим стадом по кратчайшему пути. И Тулеспре услышал треск ломающихся сучьев, отрывистые блеяния спускающегося вниз стада, шум, звон, плеск воды и переливы песни… Он оставил свое стадо на пастбище и, как дикий зверь, обуреваемый страстью, пустился вниз по склону.

Из теплой влажной почвы струилась могучая молодая сила, зеленели деревья, кусты, стебли, похожие на малахитовые столбики, эти стебли ползли по земле и извивались, подобно змеям, сплетающимся в борьбе за один взгляд солнца. Желтые, синие, красные орхидеи, пунцовые головки мака и золотые ранункулы ярко выделялись среди всей этой живой зелени, жадно впитывающей в себя влагу, вокруг стволов дубов вились стебли плюща и жимолости, сплетаясь и образуя вокруг них тесную спутанную сеть. С кустов свешивались щитки ягод, набегающий ветерок напоминал вздох, стон, вырывающийся из человеческой груди. И среди этого торжественного расцвета растительного царства кипели две другие молодые жизни, бушевала другая страсть: то шли к Пескаре Фиора и по пятам за ней Тулеспре.

Они зашли в лесную чащу, прямо через колючие кусты, пни, крапиву и камыши, платье их разорвалось, руки и ноги были в крови, грудь порывисто вздымалась, и все тело было в поту. Вот ветер брызнул им в лицо водяную пыль. Перед ними открылась река, которая в этом месте разбивалась об утесы, превращаясь в облако пены, эту поразительно красивую массу белизны и свежести, под накаленной солнцем горой. Неудержимо несущаяся вода пролагала себе через скалы тысячи путей, скоплялась у плотин, скрывалась под ковром сухих трав, который весь дрожал, как нырнувшая в воду амфибия, и, снова показавшись среди камышей, продолжала с шумом нестись дальше. На самых верхушках горных скал не было ни клочка зелени, ни кусочка тени: обнаженные, прекрасные и в то же время страшные, высились к небу эти скалы, как будто испещренные серебряными артериями.

Фиора подошла к реке и начала жадно пить, распростершись на песчаном берегу и коснувшись губами воды, грудь ее высоко вздымалась, изгиб спины и боков придавали ей сходство с пантерой. Тулеспре пожирал ее всю взором, помутившимся от страсти.

— Поцелуй меня!.. — и желание сдавило ему горло.

— Нет.

— Поцелуй меня…

Он сжал ее голову между ладонями, привлек ее к себе и, полузакрыв глаза, с наслажденьем ощущал, как сладостная дрожь пробегает по жилкам ее влажного ротика, прижатого к его горячим губам.

— Нет, — повторила Фиора, отскакивая назад и проводя рукой по губам, как бы стирая с них поцелуй. Но вся уже дрожала сильнее вербы и чувствовала во всем теле, разгоряченном быстрой ходьбой, сладострастную истому.

Воздух, солнце, благоухание — все было полно сладострастной неги…

Над листвой поднялась черная голова козы и стала своими кроткими желтыми глазами смотреть на трепетавшие человеческие тела.

Пескара пела.

На берегу его звали Дальфино, прозвище это как нельзя лучше подходило к нему: в воде он напоминал дельфина своей изогнутой от гребли спиной, большой лохматой головой, сверхчеловеческой силой ног и рук, благодаря которой он осмеливался в ужасный туман бросаться в пучину и проделывать в ней всевозможные прыжки. Нужно было видеть, как он с пронзительным криком низвергался вниз с Форронского утеса, подобно раненому в крыло морскому орлу, и спустя считанные мгновения показывался на зеленой поверхности воды на расстоянии двадцати футов от места падения, смотря прямо на солнце своими маленькими глазками. Нужно было видеть его тогда! Но, быть может, более красивое зрелище являл он собой на барке, когда вскарабкивался на мачту, в то время как среди канатов свистел сирокко, и едва не рвался в клочья красный парус, а внизу выл шквал, словно готовясь проглотить судно.

У него не было ни отца, ни матери: он сам был косвенным виновником смерти матери, которая двадцать лет тому назад умерла в одну осеннюю ночь, разрешившись им от бремени. Отца поглотило море, это случилось однажды вечером, когда юго-западный ветер выл, как сто волков, и небо на западе казалось кровавым. С тех пор это огромное пространство воды казалось ему какой-то странной чарующей силой, он прислушивался к плеску волн, как будто понимал их речь, разговаривал с ними, как некогда беседовал с отцом, с пылкой любовью и детской нежностью, выливавшимися в диких песенках, которые он распевал во все горло, или в протяжных мелодиях, полных грусти.