Владислав Реймонт - Земля обетованная

— Ну как вам мой план?

— Ваша матушка доводилась мне кузиной, вы это знаете?

— Она торговала обрезками тканей и давала под залог деньги по мелочам.

— Вы на нее похожи… Красивая была женщина… Полная, видная… Послушайте, что я вам скажу. У вас котелок варит, а я люблю сообразительных молодых людей. Люблю помогать им, помогу и вам. Ваш план мне нравится.

— Я всегда считал вас разумным человеком.

— Итак, давайте заключим сделку.

— Деньги дадите?

— Дам.

— Мне потребуется солидный кредит.

— И это устрою.

— Давайте в таком случае поцелуемся!

— Лучше сто раз поцеловаться, чем один раз лишиться тридцати тысяч…

Они подробно обсудили условия сделки и выработали план действий.

— Итак, с этим покончено, теперь иду предложение делать.

— Невеста богатая?

— Меля Грюншпан.

— Надо бы немного подождать, пока утрясется дело с Гросманом.

— Напротив, сейчас они будут сговорчивей в расчете на мою помощь.

— Ты мне решительно нравишься, Мориц. Так нравишься, что я выдал бы за тебя свою Мери, будь она взрослой. Она получит сто тысяч в приданое.

— Мало.

— Подожди год, дам сто двадцать.

— Не могу. Через год меньше двухсот тысяч не возьму — иначе ждать не выгодно.

— Ну да ладно! Приходи в воскресенье обедать — будут гости из Варшавы, а потом обсудим с тобой одно дельце, которое сулит миллионы.

Они еще раз сердечно расцеловались, что не помешало банкиру напомнить Морицу о расписке в получении тридцати тысяч марок.

— Ты мне страшно нравишься! Я прямо-таки полюбил тебя! — восторженно воскликнул банкир, пряча расписку в несгораемую кассу.

Из конторы Мориц вышел вместе с Вильчеком, но в воротах какой-то человек с бандитской физиономией заступил его спутнику дорогу.

— Извините. Я зайду к вам завтра, а сейчас мне нужно поговорить с этим господином, — сказал Стах, поклонился и, сделав незнакомцу знак следовать за собой, зашагал с ним по Дзельной к железнодорожной станции.

«Кто хочет, тот всего добьется, думал Мориц, шагая по улице. — Вот захотел, и в кармане у меня тридцать тысяч марок».

И он с чувством удовлетворения ощупал в кармане клеенчатый пакет.

«Захочу проглотить Боровецкого и проглочу вместе с его фабрикой и капиталом».

«Захочу жениться на Меле и — женюсь, непременно женюсь».

В эту минуту для него не было ничего невозможного.

Первая большая победа наполнила его гордостью и безграничной самоуверенностью.

«Действовать надо смело и решительно», — подумал он и с улыбкой посмотрел на солнце, которое весело поблескивало на мокрых от дождя крышах и тротуарах.

— Пожалуй, это стоит отметить, — сказал он про себя и остановился перед витриной ювелирного магазина.

Ему приглянулся перстень с большим бриллиантом, но цена подействовала на него отрезвляюще, и он вышел из магазина без покупки.

Вместо этого он купил в галантерейной лавке галстук и пару перчаток.

«Обручальное кольцо они мне так и так купят», — рассудил Мориц и направился к дому Грюншпанов с твердым намерением покончить со вторым — матримониальным — делом.

От свахи, которая исподволь обрабатывала семейство Грюншпанов, он уже знал о разрыве с Высоцким, а также об отказе Бернарду Эндельману, который сделал Меле предложение в письменной форме. Наверное, от огорчения он перешел в протестантство и собирался жениться на какой-то «французской обезьяне».

Знал он и о том, что сыновья нескольких крупных дельцов безуспешно ухаживали за Мелей.

«А почему бы, собственно, ей не согласиться выйти за меня?» — Он бессознательно посмотрел на свое отражение в витрине и остался собой доволен. В самом деле, он был интересный мужчина.

Погладив курчавую бороду и поправив пенсне, он пошел дальше, взвешивая свои шансы на успех.

Деньги у него есть, правда, не ахти какие, зато Гросглик обещал большой кредит, предрассудков он лишен начисто, значит, блестящее будущее ему обеспечено.

Меля была прекрасной партией и давно ему нравилась. Правда, есть у нее эта польская фанаберия, любит она порассуждать на отвлеченные темы, а благородство и благо ближнего ставит превыше всего, но это не требует больших расходов, а в гостиной производит хорошее впечатление. А сколько красивых слов произнес он сам в бытность свою студентом в Риге, как осуждал современное устройство общества и в продолжение двух семестров был даже социалистом, но это не мешает ему теперь весьма выгодно обделывать свои дела.

Размышляя таким образом, он улыбнулся, вспомнив испуганную физиономию Гросглика.

— Мориц, обожди!

Он обернулся.

— Ищу тебя по всему городу, — говорил Кесслер, пожимая ему руку.

— По делу?

— Нет. Хочу пригласить тебя на сегодняшний вечер к себе. Будет еще несколько человек.

— Что, попойка, как в прошлом году?

— Нет, дружеский ужин, беседа и… сюрпризы.

— Сюрпризы здешние?

— Привозные, но для любителей будут и здешние. Придешь?

— Ладно. А Куровского ты пригласил?

— Хватит с меня на фабрике этих польских скотов, и дома я не желаю их видеть. Корчит из себя аристократа и воображает, что оказывает тебе большую честь, подавая руку. Verfluchter, [58] Проклятый (нем.). — выругался он. — Ты куда идешь? Я могу тебя подвезти. Экипаж ждет.

— На Древновскую.

— Я только что видел Гросмана, его освободили под залог.

— Вот так новость! А я как раз к Грюншпанам собрался…

— Я подвезу тебя, только по дороге на фабрику заскочу.

— А что, эти сюрпризы с твоей фабрики?

— Надо кое-кого отобрать из прядильни.

— И они так прямо согласятся?

— Они у меня дрессированные. А впрочем, есть верное средство: не хочешь — получай расчет!

Мориц засмеялся. Они сели в экипаж и вскоре остановились перед зданием фабрики, совладельцами которой были Эндельман и Кесслер.

— Обожди минутку.

— Я пойду с тобой. Может, что-нибудь посоветую…

Они пересекли просторный двор и вошли в низкое строение с застекленной крышей, пропускавшей дневной свет; здесь помещались моечная, сортировочная, чесальный и прядильный цехи.

У длинных моек, из которых выплескивалась на пол вода, работали только мужчины; а из чесальни раздавались женские голоса, но при появлении Кесслера они тотчас стихли.

Молча глядя прямо перед собой, стояли в ряд, как автоматы, работницы, а вокруг них высились груды шерсти, словно грязные пенящиеся волны рокочущего моря, и неустанно дико ревели приводы и шестерни.

Кесслер шел, втянув голову в плечи, сгорбясь и играя желваками под заросшими рыжей щетиной скулами. Конусообразная голова, оттопыренные заостренные на концах уши делали его похожим на летучую мышь, выслеживающую добычу.

Маленькими глазками внимательно оглядывал он молодых пригожих работниц, а те под его оценивающим взглядом краснели и не решались поднять голову.