Владислав Реймонт - Земля обетованная

Он опять лег, натянул одеяло до самого подбородка и умолк.

— Да, сезон плохой, банкротства идут одно за другим, все сокращают продукцию, за исключением трех или четырех больших фабрик, у которых есть средства, чтобы продержаться; да, кризис тяжелый, но уже есть проблески надежды, что дела поправятся. Судя по последним правительственным сообщениям, во всей России озимые превосходные, прекрасно выдержали зиму и сулят хороший урожай. Если эта весна не подгадит, если два-три года будут хорошие урожаи, цены на зерно за это время не упадут, об этом нет и речи, так как запасы и у нас, и за границей иссякли, а в Америке неурожаи, — значит, рынок наш ближе к осени начнет оживать. Есть еще одна причина для оживления текстильной промышленности: начинаются грандиозные государственные работы, они поглотят сотни миллионов и на них будут заняты десятки тысяч ныне бездействующих рук! Ты слышишь, Макс?

— Слышу, но отвечу тебе поговоркой «либо рыбку съесть, либо на мель сесть».

Кароль на это ничего не ответил, он надел пальто и поехал к Мюллерам. На Пиотрковской он заметил Козловского — варшавянин целыми днями шатался по городу. Теперь он стоял на тротуаре в картинной позе, поминутно сдвигая цилиндр то на затылок, то на лоб, и беседовал с директором театра. Шапка из серого барашка, светлые висячие усы и орлиный нос делали директора похожим на казацкого атамана.

Боровецкий приветствовал их легким кивком и, не обращая внимания на знаки Козловского, явно желавшего остановить дрожки, проехал мимо.

Дом Мюллера стоял позади корпусов его же фабрики и, отделенный от них садом, смотрел фасадом на другую улицу. Улица эта была мало застроена, почти сразу за домом выходила на поля, однако была она упорядочена, вымощена, с тротуарами и газовыми фонарями, так как на ней находились особняки нескольких фабрикантов.

В окне низкого одноэтажного дома, прижавшегося боком к двухэтажному дворцу, мелькнула среди множества цветов золотистая головка Мады и тут же исчезла. В передней Кароля встретила пани Мюллер — она отворила ему дверь и даже пыталась помочь снять пальто. Вид у нее был озабоченный и как бы испуганный, она жестом пригласила гостя пройти в комнаты.

— Муж в конторе, а Мада сейчас выйдет, садитесь, пожалуйста! — сказала она, подвигая ему кресло, на которое положила красную шелковую подушечку.

Кароль пытался завязать беседу, но, хотя говорил он о самых банальных вещах, о погоде, о весне и даже дороговизне на рынке, все его усилия были тщетны.

— Jа, Jа! — только поддакивала пани Мюллер, разглаживая свой голубой фартук и поднимая на гостя выцветшие от кухонного жара глаза, тускло светившиеся на морщинистом, мертвенно-бледном лице. Одета она была в бумазейную клетчатую кофту, на голове шерстяной платок, завязанный под подбородком. Она походила на старуху-кухарку — так и казалось, что по комнате распространяются от нее запахи бульона и жаркого. Видимо, она лучше всего чувствовала себя на кухне, с чулком в руке — и впрямь, чулок торчал у нее из кармана фартука.

— Как ваше здоровье? — спросил наконец Кароль, отчаявшись.

— Карашо, ошень карашо, — ответила она, нетерпеливо поглядывая на дверь, откуда должна была появиться Мада.

— А ваши шена и детки сторов? — после долгого молчания спросила она.

— Я еще холостяк, милостивая сударыня.

— Jа,jа, и мой Вильгельм еще холостяк. Вы снаком с Вильгельмом?

— Да, имею удовольствие его знать. Он уже уехал в Берлин?

— Jа в Берлин, — со вздохом ответила она и, возможно, постепенно разговорилась бы, но тут вошла Мада, вся сияющая от радости, и старуха, одернув на дочери блузку, удалилась.

— Вот видите, иногда я способен сдержать слово.

Кароль вручил Маде длинный список книг, составленный Горном, который был с литературой в более близких отношениях.

— Это, наверно, было для вас очень трудно? — спросила Мада, подчеркивая последнее слово.

— Напротив, очень легко, раз этого желали вы.

— Вы не обманываете? — наивно спросила она.

— О нет, нет! — с улыбкой ответил Кароль. — Вы думаете, что мужчины всегда обманывают?

— Не знаю, только Вильгельм всегда обманывает. Я ему нисколько, ну нисколечко не верю.

— Но мне вы должны верить.

Этот разговор начинал его забавлять.

— Ну, если вы меня никогда не обманете, тогда буду верить.

— Торжественно вам обещаю.

— Вот и хорошо. А знаете, кое-какие книги мне тетя привезла, и я уже их читаю.

— И вам интересно?

— Там есть такие чудные, трогательные места, мы вместе с мамой плакали. Отец над нами смеялся, а все же вчера заставил меня читать ему целый вечер.

— Поздно возвратились вы от Эндельманов?

— Было уже темно. Я видела, как вы выходили из гостиной.

— Мне пришлось уйти раньше, и я очень сожалел об этом.

— У Эндельманов так красиво, они устроили такой роскошный прием!

— Я сожалел, что не мог подольше с вами побеседовать.

— Зато я говорила о вас с пани Травинской.

— Небось посплетничали обо мне всласть!

— О нет, нет! Это мужчины о нас сплетничают.

— Откуда вы это знаете?

— Когда Вильгельм возвращается из гостей, он всегда приходит ко мне рассказать, кто там был, и поиздеваться над всеми женщинами.

— И вы полагаете, что так поступают все мужчины?

— Если вы скажете, что не все, я вам поверю! — живо ответила она, вся закрасневшись.

— Уверяю вас, что не все.

Беседа продолжалась в таком же тоне наивного лепета. Кароль заскучал, он стал рассматривать отлично ухоженные цветы, которыми были заставлены подоконники, и восхищаться ими.

— Я скажу Готлибу, ему это будет приятно.

— Кто он?

— Наш садовник. А пан Штерх не любит цветов, он говорит, что если бы в эти горшки посадить картошку, то было бы больше пользы, но пан Штерх глупый человек, правда?

— Наверно, да, раз вы это говорите.

Кароль немного развеселился, а когда Мада еще больше осмелела и перестала думать о своем слишком ярком румянце, она заговорила так решительно, что гость уже смотрел на нее с удивлением.

Конечно, Маде недоставало знания многих светских условностей ведь ее отец был свежеиспеченным миллионером, и воспитывалась она между кухней и фабрикой, в окружении простых ткачей, фабричных рабочих и нескольких семейств, тоже недавно разбогатевших, — однако она обнаруживала живой ум и немалую житейскую рассудительность.

Лицемерие светской жизни не заглушило в ней искренности, которая порой казалась смешной, ребяческой, но привлекала прямотой. Мада даже окончила пансион в Саксонии, откуда Мюллер и приехал некогда простым ткачом в этот край, который действительно стал для него «землей обетованной».

Имела Мада кое-какое понятие и о значении денег — она вдруг сказала об их общей знакомой: