Владислав Реймонт - Земля обетованная

— Да я совсем от этого отошел, но, если вам угодно, разучу мессу покрасивей и сыграю, когда в другой раз приеду.

— Ну ладно, ладно… Анка, Анюся, поди-ка сюда, помоги мне гостей принять. Ты думала, я тебе бездельничать позволю! — смеясь, говорил ксендз, выдвигая на середину комнаты стол.

— Вы давно знаете ксендза? — спросил Макс у Вильчека.

— С малолетства. Первые буквы от него вместе с подзатыльниками узнал, и, по правде говоря, он на них не скупился, — со смехом ответил Вильчек.

— Преувеличиваешь, любезный! Не так уж часто прибегал я к этому средству.

— Согласен, вы делали это реже, чем я заслуживал.

— Ну вот видишь! Если ты к себе справедлив, значит, выйдет из тебя человек, и еще какой! Ясек, Ясек! И куда этот бездельник запропастился?

И, не дожидаясь, пока тот придет, сам принялся носить из соседней комнаты и ставить на стол разные лакомства.

— Деточки мои, господа хорошие, пан Кароль, пан Баум, Стах, выпейте по рюмочке вишневки. Шесть лет стоит — сладкая как мед, и посмотрите, какой цвет, — настоящий рубин!

Он поднял рюмку — темно-красная наливка на свету отливала фиолетовым оттенком.

— А теперь ватрушечкой закусите. Ей-ей, прямо во рту тает. Ну ешьте, не то Анка обидится: она сама пекла и мне прислала.

— Отец Шимон, ведь нас обед ждет.

— Молчи, девка! Твоего мнения никто не спрашивает. Посмотрите на нее, распоряжается, как у себя дома. Пейте, господа!

— А вы, отец Шимон!

— Я, дорогие мои, не пью, совсем не пью. Анюся, деточка, выручай меня.

Он выбежал в соседнюю комнату и тотчас вернулся с большой флягой под мышкой, запахивая на ходу рясу.

— А теперь выпьем винца! Выпьем и — баста! Это, Анка, то самое земляничное, что мы с тобой три года назад делали. Полюбуйтесь, цвет какой! Точно заходящее солнце, право слово, солнышко! Понюхайте, какой запах!

И совал им под нос бутыль, пахнущую земляникой.

— Отец Шимон, вы так употчуете гостей, что они не смогут обедать.

— Молчи, Анка! С Божьей помощью и с твоим обедом управимся! Послушайте, детки, а не попробовать ли нам ветчинки с грибочками? Ну, господа хорошие, детки мои милые, доставьте мне удовольствие. Бедный слуга Господень, ананасами вас не угощаю, но чем богаты, тем и рады. Анка, проси и ты гостей. Стах, чего сидишь, как у праздника, пошевеливайся, не то чубуком тресну.

— Вашим припасам любая хозяйка может позавидовать.

— И все благодаря твоей Анке. Не смущайся, девка, нечего краснеть! У меня ничего не было, ну прямо-таки ничегошеньки. Стах может подтвердить: жил, бывало, в долг. А как стала Анка твердить: «Посадите, ксендз Шимон, фруктовые деревья, пчел, огород заведите. Сделайте то, сделайте это, — дол била-дол била и добилась-таки своего! Кто же перед женщиной устоит! Хо-хо, Анка — настоящий клад! Посмотрели бы вы, какие у меня в ризнице покровы, облачения да епитрахили, не во всяком кафедральном соборе такие есть! И все она, дитятко мое любимое, своими руками сделала!

Растрогавшись, он поцеловал покрасневшую девушку в лоб.

— Вот только никак не могу добиться, чтобы вы новую сутану себе купили.

— А к чему мне она? Молчи, девка! Ясек, дай-ка огоньку, — трубка погасла! — зардевшись, как красная девица, крикнул ксендз и стукнул чубуком об пол.

— Вы тут посидите, а я пойду присмотрю за обедом. Ксендз Шимон, не задерживайте их долго. Я жду вас! — сказала Анка и ушла.

За ней вскоре последовал Вильчек: за ним прислали младшего брата.

— Молодчина парень! — прошептал ксендз, когда он ушел.

— Одно слово, лодзинская каналья!

— Зачем же так, пан Кароль? Я с детства знаю его и должен заступиться за своего воспитанника. Да, это твердый орешек! В кашу плевать себе не позволит. Воля у него железная, ловок, хитер, но при этом добрый и к семье своей очень привязан.

— Однако это не мешает ему смеяться над ними.

— Такой уж у него нрав строптивый. Как-то еще мальчишкой дразнил он одну хворую, бедную женщину. Я его за это чубуком огрел и велел у нее прощения просить. Побои он стерпел, а извиняться ни в какую не захотел! Потом узнал я, что он стащил у матери кофту и юбку и отнес той женщине. По своей воле многое может сделать, а по принужденью — ничего от него не добьешься. Смеяться-то он смеется, и хорошего в этом, конечно, мало, но зато как заботится о них! Младшего брата в гимназию определил и родителям помогает. Он еще порадует нас своими успехами.

— В тюрьме… — буркнул Кароль; похвалы ксендза его раздражали.

— Ну, пошли! Панна Анка небось заждалась нас.

— Вы идите, господа, а я догоню вас, мне нужно к отцу Либерату заглянуть.

— Какой у вас замечательный ксендз! Мне таких еще встречать не доводилось. Просто воплощение доброты, порядочности и самоотречения.

— Тут из порядочности большую выгоду извлечь можно, а если она еще в сутану облачена, то тем паче. В Курове обманом не проживешь!

— Ты говоришь совсем как Мориц, — недовольно сказал Макс.

— Мальчики, судари любезные, обождите! Скачете, как олени, а я гонюсь за вами, аж запыхался! — кричал ксендз и, подобрав сутану, поспешал за ними.

Дальше они шли вместе, но всю дорогу молчали.

Ксендз печально вздыхал, устремляя в пространство меланхолический взор. Он расстроился, побывав у отца Либерата.

На крыльце куровского дома они застали Зайончковского, который что-то торопливо рассказывал Анке.

— Явился басурманин! — прошептал ксендз. — Как поживаешь, сударь? Ты что, дорогу в костел забыл, а?

— Не начинайте ссоры, я и так зол, — недовольно проворчал шляхтич.

— Пса за хвост укуси, а на меня нечего фыркать!

— Господи Иисусе! Провалиться мне на этом месте, если я первый начал! — всплеснув руками, вскричал Зайончковский.

— Ну, будет, будет! Дай я тебя поцелую.

— Господа, прошу к столу, — позвала Анка.

— Вот с этого и надо было начинать. А то вечно вы цепляетесь.

Они расцеловались и совершенно примиренные уселись рядышком за стол. Обед проходил в молчании; погрустневшая Анка не спускала глаз с Кароля, а он не проронил ни слова. Макс наблюдал за обоими, даже пан Адам на этот раз почти не разговаривал, ксендз же с Зайончковским были поглощены едой.

— В последний раз в Курове обедаем в такой компании, — печально заметил старик Боровецкий.

— А кто нам в Лодзи мешает обедать в таком же составе? Надеюсь, ксендз Шимон и пан Зайончковский и там будут навещать нас, — сказал Кароль.

— А то как же! Оба приедем. Фабрику освящу твою, сударь. Ибо кто Бога не забывает, того и Бог не оставляет. Потом обвенчаю вас, а там и детишек ваших придет черед крестить. Анка, Анка! — позвал развеселившийся ксендз. — Застыдилась и убежала, а сама небось ждет-не дождется свадьбы!

— Не смущайте девушку, отец Шимон.

— Э, сударь! Пусти козла в огород, он небось не постесняется капусту есть, вот и девушки так же. Ясек, набей-ка трубку!