Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 9. Дамское счастье. Радость жизни

Казалось, сама она нисколько не тревожилась. Она говорила, что просто немного устала, и все поверили. Лазар слонялся по побережью, а Полина избегала подниматься наверх, чувствуя, что ее присутствие неприятно; больная донимала Веронику жалобами, обвиняя при ней Полину в страшных злодеяниях. Она не могла больше сдерживаться. Неподвижность, на которую она была обречена, сердцебиения и постоянная одышка, казалось, усиливали ее раздражительность.

— Что она там делает, внизу? Опять натворит чего-нибудь… Вот увидишь, она даже не подаст мне стакана воды.

— Но, сударыня, ведь вы сами ее отталкиваете! — возразила Вероника.

— Будет тебе! Ты не знаешь ее. Нет в мире большей лицемерки. На людях она изображает ангела, а сама готова тебя съесть живьем… Да, милая моя, ты одна раскусила ее с первого взгляда, если бы она не переступала порога нашего дома, мы не докатились бы до такого положения… Она нас доконает. С той поры как она стала ухаживать за хозяином, он мучается, точно грешник в аду, меня она до того бесит, что все во мне переворачивается, а уж мой бедный сын скоро совсем с ума сойдет…

— Эх, сударыня, и не грешно вам! Ведь она так добра ко всем вам!

И до самого вечера г-жа Шанто изливала свою душу. Ничто не было забыто: и то, как Полина грубо выгнала Луизу и как промотала деньги, — это было главное. Когда после обеда Вероника спустилась наконец вниз и застала Полину за уборкой посуды на кухне, она тоже выложила все, что у нее накипело на душе. Уже давно она еле сдерживалась, не выражая своего возмущения, но на этот раз ее прорвало:

— Ах, барышня, вы слишком добры, зря возитесь с их тарелками. На вашем месте я бы все вдребезги перебила!

— Почему? — изумленно спросила девушка.

— Что бы вы для них ни делали, им всегда будет мало.

И пошло, и пошло, ничего не упуская, с самого начала.

— Право, это может самого господа бога прогневить! Она высосала у вас деньги, грош за грошом самым подлым образом. И впрямь можно было подумать, будто она вас кормит… Пока ваши денежки лежали у ней в бюро, она уж так кривлялась, будто охраняет девичью честь. Это не мешало ей таскать из ящика потихоньку, — руки-то у ней загребущие!.. Ах, черт побери! Какую она разыграла комедию, чтобы втравить вас в эту историю с заводом, а потом начала прикарманивать остатки. Сказать вам правду? Без вас они все с голоду бы подохли… Оттого она так и струсила, когда те, в Париже, взбеленились из-за счетов! Право! Вы могли бы ее прямехонько упечь в тюрьму. Но это ничему ее не научило, она и по сей день обирает вас, отнимает все до последнего медяка. Может, думаете, я вру? Нет! Готова присягнуть. Все видела своими глазами и слышала собственными ушами. Из уважения к вам, барышня, я еще не рассказываю самого подлого: когда вы были больны, она просто из себя выходила, что не может шарить у вас в комоде.

Полина слушала, не находя слов, не зная, как прервать ее. Мысль, что семья живет за ее счет, обирает ее, часто наполняла ее душу горечью, портила самые счастливые минуты. Но она не хотела думать об этом, предпочитала закрывать глаза, обвиняя себя самое в скупости. А на сей раз ей пришлось обо всем узнать, и грубая форма этих признаний, казалось, делала их еще страшнее. Каждое слово вызывало в памяти воспоминания, воскрешало забытое, то, чего Полина не понимала прежде. Теперь она могла проследить, день за днем, как г-жа Шанто расхищала ее наследство. Полина медленно, словно подкошенная страшной усталостью, опустилась на стул. Горькие складки обозначились вокруг ее рта.

— Ты преувеличиваешь, — едва слышно произнесла она.

— То есть как это преувеличиваю? — гневно воскликнула Вероника. — Да не в одних деньгах дело, не это так бесит меня. Я никогда не смогу простить ей, что она отняла у вас господина Лазара после того, как сама отдала его вам. Да так и есть! Вы уж недостаточно богаты, ей, видите ли, нужна богатая наследница. Каково? Что вы скажете? Сперва грабят, потом вас же презирают за то, что у вас ничего не осталось… Нет, барышня, я не стану молчать! Обчистить карманы, а потом еще всадить нож в сердце… Раз вы любите кузена и он вас должен за все отблагодарить, когда станет вашим мужем, то просто подлость и тут обокрасть… Это она все состряпала, я сама видела. Да, да, каждый вечер она раззадоривала девчонку, разжигала ее для своего сынка всякими паскудными подробностями. Это такая же правда, как то, что лампа горит. Она толкала их друг к дружке, даже готова была свечку держать, только бы довести дело до свадьбы. Не по ее вине они не дошли до конца… Что же вы не защищаете ее теперь, когда она растоптала вас, изничтожила и вы плачете из-за нее по ночам, как святая Магдалина. Мне-то все слышно из моей комнаты, я и сама захвораю со злости от всех этих подлостей.

— Замолчи, умоляю тебя, — пробормотала Полина, мужество которой иссякло, — ты делаешь мне слишком больно.

Крупные слезы катились по ее щекам. Полина понимала, что служанка не лжет, и сердце ее обливалось кровью. Да, над ее чувствами грубо надругались. Каждое воспоминание приобретало реальность, становилось осязаемым: вот Лазар обнимает слабеющую Луизу, а г-жа Шанто стоит на страже у двери. Господи, чем она так согрешила, почему все предают ее? Ведь она так любит их!

— Молю тебя, замолчи, я задыхаюсь.

Тогда Вероника, видя, как взволнована Полина, глухо добавила:

— Ладно, только ради вас, а не ради нее я не расскажу всего… Ведь с самого утра она обливала вас помоями! Под конец терпение мое лопнуло, просто кровь закипает, когда слышишь, как она поносит вас за всю вашу доброту. Клянусь богом, еще врет, будто вы их разорили, будто губите ее сына. Пойдите-ка сами, послушайте у двери, коли не верите мне.

Полина разрыдалась. Растерянная Вероника обняла ее и поцеловала в голову, приговаривая:

— Ладно, ладно, барышня, я ничего больше не скажу… Но ведь нужно, чтобы вы знали. Уж больно это глупо, нельзя отдавать себя на съедение… Больше ничего не скажу, будьте покойны.

Наступило молчание. Служанка погасила угли, еще тлевшие в плите, но не могла удержаться и тихо добавила:

— Знаю я, отчего она пухнет: злость ей в ноги ударила.

Полина, охваченная смятением и скорбью, с остановившимся взглядом смотрела себе под ноги, но, услышав эти слова, тут же подняла глаза. Что такое? Что сказала Вероника? Неужели снова появилась опухоль? Служанка пришла в замешательство и вынуждена была нарушить обет молчания. Хоть она и осуждала хозяйку, но повиновалась ей. Ну да, за ночь ноги снова распухли, об этом только не нужно говорить при господине Лазаре. Пока Вероника сообщала подробности, Полина слушала ее, меняясь в лице; уныние и подавленность перешли в тревогу. При всей ее обиде на тетку, Полина испугалась, понимая, что это симптомы очень серьезной болезни.