Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 9. Дамское счастье. Радость жизни

— Нужно что-то делать, — сказала Полина, вставая. — Она в опасности.

— Так уж сразу и в опасности! — грубо крикнула Вероника. — По лицу не скажешь, да и сама она наверняка об этом не думает, разлеглась на кровати, как турецкий паша, и поносит всех… К тому же теперь она спит, придется подождать. А завтра, кстати, доктор будет в Бонвиле.

На другой день уже невозможно было скрывать от Лазара болезнь матери. Всю ночь Полина поминутно просыпалась и прислушивалась, ей чудилось, будто снизу, через пол, непрерывно доносятся стоны. Но под утро она крепко уснула и встала только после девяти, когда где-то хлопнула дверь. Наспех одевшись, Полина стала спускаться по лестнице, чтобы узнать о здоровье тетки, и на площадке второго этажа встретила Лазара, который выходил от больной. Опухоль уже дошла до живота, и Вероника наконец решилась сообщить об этом молодому человеку.

— Ну как? — спросила Полина.

У Лазара было совершенно искаженное лицо, он ответил не сразу и по привычке стал дрожащими пальцами теребить бородку. Потом с трудом пробормотал:

— Она обречена.

В полной растерянности он поднялся к себе. Полина пошла за ним. Они оказались в большой комнате, порога которой она не переступала с того памятного дня, когда застала его с Луизой. Полина затворила дверь и попыталась успокоить его:

— Ну посуди сам, ты даже не знаешь, что у нее такое. Подожди по крайней мере доктора. Она очень крепкая, нельзя терять надежды.

Но глубоко удрученный Лазар упорно твердил:

— Она обречена, она обречена.

Этот неожиданный удар сразил его. Утром, встав с постели, он по привычке взглянул на море, зевая от скуки и сетуя на идиотскую пустоту своего существования. Но когда он зашел к матери и больная открыла свои ноги до колен, вид этих жалких, отекших, безжизненных ног, похожих на омертвевшие стволы дерева, вызвали в нем испуг и жалость. Как? Вдобавок ко всему еще вот-вот грянет новая беда. Даже теперь, присев на край большого стола и дрожа как в лихорадке, Лазар не осмеливался назвать вслух болезнь, которую обнаружил у матери. Больше всего он боялся сердечных болезней для своих близких и для себя, этот страх буквально преследовал его, даже после двух лет изучения медицины, он не мог постичь, что перед лицом смерти все болезни равны. Быть пораженным в сердце, в самый источник жизни, казалось ему по-прежнему самой страшной, самой мучительной смертью. И вот этой смертью скоро умрет мать, а потом, наверное, и ему уготован такой же конец.

— Почему ты так отчаиваешься? — продолжала Полина. — Ведь больные водянкой иногда живут очень долго. Помнишь госпожу Симоно? А умерла она от воспаления легких.

Но Лазар только качал головой; он не ребенок, его не обманешь. Он сидел, свесив ноги, дрожа всем телом, и упорно глядел в окно. И тут, впервые после ссоры, Полина поцеловала его в лоб, как прежде. Они снова оказались рядом в этой комнате, где прошло их детство, размолвка была забыта, великое горе, которое угрожало им, заслонило все. Полина вытерла глаза. Лазар не мог плакать, он только машинально повторял:

— Она обречена, она обречена…

К одиннадцати часам пришел доктор Казенов, который заезжал к ним каждую неделю, возвращаясь из Бонвиля. Он очень удивился, застав г-жу Шанто в кровати. Что приключилось с этой милой дамой? Он даже шутил: все тут чересчур изнежены, скоро дом и впрямь превратится в лазарет. Но когда он осмотрел, ощупал, выслушал больную, лицо его стало серьезным; лишь присущая ему выдержка помогла скрыть, насколько он встревожен.

Однако сама г-жа Шанто совершенно не сознавала серьезности своего положения.

— Надеюсь, доктор, вы меня выходите, — весело сказала она. — Видите ли, я только боюсь, как бы эта опухоль не удушила меня, если она пойдет дальше.

— Не беспокойтесь, так не бывает, — ответил он, тоже улыбаясь. — Мы сумеем ее остановить.

Лазар, который вошел после осмотра, с трепетом слушал доктора, сгорая от нетерпения увести его в сторону и расспросить подробно.

— Не беспокойтесь, дорогая, — продолжал Казенов, — завтра я приеду и потолкуем… До свиданья, рецепт я напишу внизу.

Полина подстерегала его у лестницы и не пустила в столовую, так как старику Шанто говорили, будто у жены легкая простуда. Девушка приготовила бумагу и чернила на кухонном столе. Видя их нетерпение и беспокойство, доктор признался, что положение серьезное, но он употреблял длинные, запутанные фразы, избегая ставить диагноз.

— Словом, она обречена, — крикнул Лазар с раздражением. — Это сердце, не так ли?

Полина кинула умоляющий взгляд, и доктор понял.

— Сердце? — сказал он. — Сомневаюсь… Впрочем, если она даже и не совсем поправится, то при правильном режиме еще долго проживет.

Молодой человек пожал плечами, — так он выражал свое негодование, когда был ребенком и хотел показать, что не верит сказкам, которыми его морочат. Он продолжал:

— Как же вы не предупредили меня, доктор, ведь вы совсем недавно выслушивали ее!.. Эти мерзкие болезни никогда не возникают сразу. Значит, вы ничего не замечали?

— Я замечал кое-что, — тихо сказал Казенов.

Лазар разразился пронзительным смехом.

— Послушайте, милейший, — сказал доктор, — я считаю себя не глупее других, и, однако, не раз случалось, что я ничего не предвидел и стоял перед больным как дурак… Вы возмущаете меня, вы требуете, чтобы врач все знал, а мы почитаем за счастье, если удается хоть немного разобраться в этой сложной машине — человеческом организме.

Он рассердился и начал писать рецепт, с раздражением царапая пером по тонкой бумаге. В резких движениях его большого тела чувствовалась выправка старого моряка. Но когда он поднялся и увидел поникших, удрученных Лазара и Полину, его суровое, обветренное морскими бурями лицо смягчилось.

— Бедные дети, — сказал он, — мы сделаем все возможное, чтобы она выкарабкалась… Вы же знаете, я не хочу разыгрывать перед вами знаменитость. Ну так вот! Положа руку на сердце, пока я ничего не могу сказать. Однако мне кажется, что непосредственной опасности нет.

Он уехал, справившись, есть ли у Лазара настой наперстянки. В рецепте было прописано растирать ноги больной этой настойкой и давать внутрь по нескольку капель на стакан сладкой воды. Пока этого достаточно, а завтра он привезет пилюли. Может быть, придется пустить кровь. Полина проводила доктора до экипажа, чтобы узнать правду; но правда заключалась в том, что он не решался высказать свое мнение. Когда она вернулась на кухню, Лазар перечитывал рецепт. При виде слова «наперстянка» он опять побледнел.

— Не тужите так! — сказала Вероника, которая нарочно осталась на кухне чистить картофель, чтобы все слышать. — Известно — все врачи коновалы. Раз он не знает, что сказать, стало быть, нет ничего серьезного.