Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 9. Дамское счастье. Радость жизни

С того дня Лазар почти каждое утро заходил на огород священника. Он садился на старый камень и забывался, наблюдая за тем, как кюре обрабатывает свои грядки, успокоенный на какое-то время этой слепотой простака, который живет за счет смерти, нисколько ее не страшась. Почему он не может стать ребенком, как этот старик? Втайне Лазар надеялся, что в беседах с этим простодушным человеком, спокойное невежество которого восхищало его, ему удастся возродить в себе былую веру. Он тоже приносил трубку, и оба курили, рассуждая о слизняках, пожирающих салат, или о навозе, который нынче очень вздорожал, ибо священник редко говорил о боге, приберегая его для собственного спасения, так как опыт старого исповедника приучил его к терпимости. Пусть другие занимаются своими делами, а он будет делать свое. После тридцати лет тщетных увещеваний и угроз, он ограничивался лишь строгим исполнением своих обязанностей и разумной благотворительностью, памятуя, что своя рубашка ближе к телу. Очень мило, что этот молодой человек ежедневно приходит, и, не желая докучать ему и спорить с его парижскими взглядами, он предпочитал вести с ним нескончаемые беседы о своем саде, а у молодого человека шумело в ушах от этого пустословия, и иногда ему казалось, что он вот-вот вернется к счастливой поре невежества и избавится от всяких страхов.

Но утра следовали одно за другим, а ночью Лазар снова мучился бессонницей в своей комнате, одержимый воспоминаниями о матери, не имея мужества погасить лампу. Вера в нем умерла. Как-то, когда оба они сидели в саду на скамье и курили, аббат Ортер вдруг спрятал трубку, услышав шаги за грушевыми деревьями. Это Полина пришла звать кузена домой.

— Приехал доктор, — сказала она, — я пригласила его к завтраку… Ты придешь?

Она улыбнулась, заметив трубку под блузой аббата. Тогда он достал ее, снова сунул в рот и добродушно рассмеялся, как всегда, когда его застигали врасплох.

— Это очень глупо, можно подумать, будто я совершаю преступление… Ну-ка, выкурю трубочку при вас.

— Знаете что, господин кюре, — весело сказала Полина, — пойдемте к нам, позавтракаете вместе с доктором, а трубку выкурите за десертом.

Обрадованный священник тут же крикнул:

— Отлично, согласен!.. Идите вперед, я только надену сутану. И, честное слово, захвачу с собой трубку!

За этим завтраком в столовой впервые снова звучал смех. Аббат Ортер во время десерта закурил к общему изумлению; но он блаженствовал так добродушно, что все тут же к этому привыкли. Шанто много ел и постепенно разговорился, его утешало, что в дом снова вошло дуновение жизни. Казенов рассказывал истории о туземцах, а Полина сияла и радовалась этому оживлению, надеясь отвлечь Лазара от его мрачных мыслей.

С того дня Полина решила возобновить субботние обеды, прерванные из-за смерти тетки. Кюре и доктор снова стали регулярно посещать их, наладилась прежняя жизнь. Гости шутили, вдовец хлопал себя по колену, уверяя, что, не будь этой проклятой подагры, он бы охотно пустился в пляс, до того у него еще веселый прав. Один только сын был угрюм и расстроен, то он говорил со злым раздражением, то внезапно вздрагивал во время шумной беседы.

В один из субботних вечеров, когда они уже сидели за жарким, аббата Ортера позвали к умирающему. Он не допил свое вино и тут же ушел, не слушая доктора, который смотрел больного перед обедом и поэтому кричал аббату вслед, что тот уже не застанет его в живых. В этот вечер священник показался всем таким ограниченным, что даже Шанто после его ухода заявил:

— Бывают дни, когда он не больно умен.

— Я хотел бы быть на его месте, — резко сказал Лазар. — Он счастливее нас.

Доктор рассмеялся.

— Возможно. Но ведь Матье и Минуш еще счастливее нас… Узнаю современную молодежь; вы вкусили от древа познания и заболели, ибо вас уже не могут удовлетворить устаревшие идеи абсолюта, которые вы всосали с молоком матери. Вам хотелось бы найти в науке сразу и оптом все истины, а мы еще только-только разгадываем их, и, несомненно, потребуются века, чтобы разобраться во всем. Вот вы и начинаете отрицать науку, бросаетесь обратно к религии, которая вам уже чужда, впадаете в пессимизм… Это болезнь конца века, а вы все новоявленные Вертеры.

Доктор оживился, то была его излюбленная тема. Лазар, споря с ним, в свою очередь преувеличивал свое неверие, свое убеждение в обреченности всего человечества.

— Как жить, если ежеминутно все может рухнуть у тебя под ногами?

Старик воскликнул со страстным юношеским воодушевлением:

— Живите, разве недостаточно того, что вы живете на свете? Радость обретают в деятельности. — И вдруг он обратился к Полине, которая с улыбкой слушала его: — Вот хотя бы вы, объясните ему, как вам удается быть всегда довольной.

— О! что до меня, — ответила она шутливым тоном, — я стараюсь отвлечься от грустных мыслей. Когда мне становится грустно, я думаю о других, — это занимает меня и помогает терпимо относиться ко злу.

Видимо, этот ответ рассердил Лазара, и он стал утверждать из дурной потребности противоречить, что женщине необходима религия. Он притворялся, будто не понимает, почему Полина уже давно не соблюдает обрядов. А она совершенно спокойно привела свои доводы:

— Это очень просто, исповедь оскорбила меня, думаю, не одну лишь меня, но и многих женщин… И потом я не могу верить в то, что мне кажется неразумным. Зачем же лгать, делая вид, будто веришь?.. К тому же меня не тревожит неведомое, все в жизни закономерно, самое лучшее — как можно спокойнее ждать будущего.

— Замолчите, идет аббат, — прервал их Шанто, которому наскучил этот разговор.

Больной умер, и аббат спокойно продолжал обедать; выпили по рюмочке шартреза.

Теперь Полина взяла на себя руководство домом, как веселая, рачительная и опытная хозяйка. Она следила за закупками, входила во все мелочи, и связка ключей звенела у нее на поясе. Это произошло совершенно естественно и, видимо, не вызвало протеста со стороны Вероники. Но после смерти г-жи Шанто служанка стала замкнутой, как бы пришибленной. Казалось, в ней исподволь происходил перелом: возвращалась любовь к покойнице и вновь зарождалась подозрительность и неприязнь к Полине. Тщетно Полина старалась говорить с ней ласково, она обижалась на каждое слово и ворчала, оставаясь одна на кухне. Когда после долгого и упорного молчания она начинала думать вслух, недавняя катастрофа вновь повергала ее в ужас. Разве она знала, что госпожа помрет? Уж конечно, она никогда не стала бы говорить о ней дурно. Справедливость прежде всего, нельзя убивать людей, если даже у них есть недостатки. Впрочем, она умывает руки, ее дело сторона, тем хуже для той особы, которая повинна в несчастье! Но это оправдание не успокаивало ее, она продолжала бормотать, как бы защищаясь от мнимой вины.