Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 9. Дамское счастье. Радость жизни

Вскоре, когда дождь точно ветром сдуло, молодые люди вырвались на воздух, на террасу, огород, они бродили вдоль скал, — снова вернулась их юность.

Как-то утром, едва вскочив с постели, Полина крикнула Лазару через перегородку:

— Пойдем собирать креветок? Начался отлив.

Они отправились в купальных костюмах, нашли старые скалы, почти нетронутые волнами за эти годы. Можно было подумать, что только вчера они обследовали этот кусок побережья. Лазар вспомнил:

— Осторожней, там яма, а на дне громадные камни.

Полина тут же успокоила его:

— Я знаю, не волнуйся… Ой, смотри, какого огромного краба я поймала!

Прохладная вода доходила до пояса, свежий соленый воздух с моря опьянял их. И все пошло по-старому, далекие прогулки, отдых на песке; они укрывались в глубине пещер, когда их внезапно настигал ливень, а поздно вечером возвращались домой темными тропами. Казалось, и в природе все осталось прежним. То же необъятное море, такое постоянное в своем непостоянстве, непрерывно открывало перед ними те же горизонты. Не вчера ли они видели эту бирюзовую голубизну с бледными муаровыми полосами, морскую гладь, подернутую рябью, и эту свинцовую воду под белесо-серым небом, и дождевую завесу, надвигающуюся слева вместе с приливом? Все спуталось, они уже не отличали прошлого от настоящего, и так живо, с такой остротой припоминали мелкие забытые факты, словно это произошло только вчера. Ему в ту пору было двадцать шесть лет, а ей шестнадцать. Когда Лазар, забывшись, по-товарищески толкал Полину, у нее перехватывало дыхание от сладостного смущения. Но она не избегала его, так как не думала ни о чем дурном. Новая жизнь увлекла их; снова шепот, беспричинный смех, внезапно наступавшее молчание, после которого их охватывала дрожь. Самые обычные слова — просьба передать хлеб, замечание о погоде, пожелание спокойной ночи, которым они обменивались у дверей, — приобретали особый смысл. Прошлое всколыхнулось, а с ним пробуждалась былая любовь. Стоит ли тревожиться? Они даже не сопротивлялись, казалось, море баюкает их и навевает истому своим неумолчным однообразным гулом.

Так безмятежно шли дни. Лазар уже третью неделю жил в Бонвиле и не собирался уезжать; он получил несколько писем от Луизы: она писала, что очень соскучилась, но невестка не отпускает ее. В ответных письмах Лазар сообщал, что доктор Казенов советует ей задержаться, — он и вправду беседовал с ним. Постепенно Лазар снова привык к этой мирной жизни, к укладу их старого дома, где по-прежнему ели, вставали и ложились в определенные часы, не то что в Париже. Здесь все шло по-старому: воркотня Вероники, непрерывные стоны отца, который все так же сидел с искаженным от страдания лицом, застывший и неподвижный, когда все вокруг стремительно мчалось вперед. И эти обеды по субботам, на которых Лазар снова встретил старых знакомых, доктора и аббата, с их вечными разговорами о недавних штормах или о дачниках Арроманша. Во время десерта Минуш, как прежде, с легкостью перышка вскакивала на стол и терлась головой о подбородок Лазара, требуя, чтобы он приласкал ее; прикосновение ее холодной мордочки уносило его в далекое прошлое. Во всем этом столь привычном окружении новым был лишь угрюмый и уродливый Лулу, который лежал под столом, свернувшись клубочком, и рычал как только к нему приближались. Напрасно Лазар давал ему сахар: пес разгрызал его и снова скалил зубы с еще более хмурым видом. Пришлось махнуть на него рукой, и он жил в одиночестве, как чужой в доме, как нелюдимое существо, которое молит лишь об одном, — чтобы его оставили в покое.

Порою, когда Полина и Лазар совершали далекие прогулки, у них бывали приключения. Как-то они свернули с тропки, идущей вдоль скалистого берега, чтобы обойти завод в «Бухте сокровищ» и тут же на повороте проезжей дороги наткнулись на Бутиньи. Он теперь стал важной персоной, разбогатев на производстве соды; женился он на «твари», которая так привязалась к нему, что последовала за ним в эту глушь; недавно она родила ему третьего ребенка. Вся семья, сопровождаемая лакеем и кормилицей, сидела в прекрасном экипаже, запряженном парой крупных белых лошадей. Полине и Лазару пришлось отступить и прижаться к утесу, чтобы их не задело колесом. Бутиньи правил сам и пустил лошадей шагом. С минуту длилось замешательство: ведь они не разговаривали уже много лет, а присутствие жены и детей усиливало неловкость. Наконец глаза их встретились, и оба холодно обменялись поклоном, не проронив ни слова.

Когда экипаж проехал мимо, Лазар, сильно побледнев, с трудом произнес:

— Значит, он теперь живет как вельможа?

Полину взволновали только дети, и она мягко ответила:

— Да, говорят, за последнее время он изрядно разбогател… И знаешь, он снова принялся за твои старые опыты.

Именно это мучило Лазара. Рыбаки Бонвиля, желая посудачить и досадить Лазару, уже рассказали ему обо всем. Несколько месяцев назад Бутиньи с помощью молодого химика, взятого им на службу, вновь стал обрабатывать золу водорослей холодным способом. И благодаря упорству, осторожности и практической сметке добился блестящих результатов.

— Черт побери! — глухо сказал Лазар. — Всякий раз когда наука делает шаг вперед, ее толкают дураки, даже не отдавая себе в этом отчета.

Прогулка была испорчена, они шли молча, устремив глаза вдаль, и смотрели, как над морем поднимается, застилая небо, серый туман. Вернулись они домой в сумерки, совершенно продрогшие. Веселые отсветы лампы на белой скатерти согрели и успокоили их.

В другой раз они шли по тропинке, ведущей в Вершмон среди свекольных полей, и вдруг в изумлении остановились при виде дымящейся крыши одной из хижин. Это был пожар, но солнечные лучи падали отвесно и мешали видеть пламя; дом горел, двери и окна были закрыты, вероятно, крестьяне работали где-нибудь поблизости. Лазар и Полина тотчас же повернули с тропинки и с криком побежали к дому, вспугнув сорок, которые трещали в листве яблонь и разлетелись при их приближении. Наконец на дальнем огороде, где росла морковь, показалась женщина, повязанная платком. Увидев пожар, она бросилась бежать со всех ног по вспаханной земле. Женщина размахивала руками и сдавленным голосом выкрикивала какое-то слово, которое нельзя было разобрать. Она упала, поднялась, потом снова упала и опять побежала, руки у нее были в крови, платок слетел, волосы разметались.

— Что она кричит? — в ужасе твердила Полина.

Женщина приближалась, они услышали хриплый вопль, похожий на звериный вой:

— Ребенок!.. Ребенок!.. Ребенок!..

С самого утра ее муж и сын работали на расстоянии одного лье на овсяном поле, полученном семьей в наследство. Она только что вышла из дому, хотела набрать корзину моркови; уходя, оставила спящего ребенка и заперла дверь, чего никогда не делала раньше. По-видимому, пламя уже давно тлело, хотя она и клялась, что погасила все, не оставила ни одного уголька. Теперь соломенная крыша превратилась в пылающий костер, пламя взвивалось кверху, красноватые языки, сплетаясь, полыхали в ярко-желтом солнечном свете.