Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т.13. Мечта. Человек-зверь

Жак, в свое время подшучивавший над крестной, говоря, будто она производит страшные опустошения в рядах инспекторов, с усмешкой произнес:

— А может, он вас просто ревнует?

Но та только пренебрежительно пожала плечами, хотя невольная улыбка и промелькнула в ее поблекших усталых глазах:

— Ах, милый, что ты болтаешь?.. Ревнует! Да он всегда плевал на все, что не бьет его по карману.

Ее снова охватил озноб.

— Нет, нет, Мизара это никогда не трогало. Его занимают только деньги… Мы, видишь ли, и повздорили из-за того, что я не захотела отдать ему в прошлом году тысячу франков, доставшуюся мне в наследство от отца. Он пригрозил, что это принесет мне беду, и вскоре я заболела… С той поры, да, с той самой поры хворь ко мне и привязалась!

Молодой человек понял, но, зная, что больные нередко одержимы мрачными мыслями, попытался разубедить ее. Но в ответ она упрямо качала головою с видом человека, уверенного в своей правоте. В конце концов он сказал:

— Ну что ж! Если вы хотите с этим покончить, есть простой выход… Отдайте ему свою тысячу франков.

Порыв негодования поднял ее на ноги. Вне себя от ярости она завопила:

— Мою тысячу франков? Никогда! Пусть лучше я околею… О, деньги спрятаны, надежно спрятаны! Даже если весь дом перевернут, ручаюсь, их не отыщут… Этот проныра тут уж каждый уголок обшарил! Я как-то ночью слыхала — он всё стены выстукивал. Ищи! Ищи! Я согласна все вытерпеть, лишь бы и впредь видеть, как у него вытягивается лицо… Поглядим еще, кто первый отступит: он или я. Теперь я все время начеку, ничего не ем, если он хоть пальцем притронулся. А коли мне суждено подохнуть, ну что ж, зато он моими деньгами не попользуется! По мне, пусть лучше в земле лежат!

Звук сигнального рожка опять заставил ее вздрогнуть, и она в изнеможении тяжело опустилась на стул. Мизар, стоя на пороге будки, на этот раз встречал поезд, направлявшийся в Гавр. Несмотря на то что тетушка Фази упорствовала в своем решении не отдавать мужу деньги, она испытывала все возраставший тайный страх перед ним — страх исполина перед терзающим его насекомым. Издали донесся глухой шум: приближался пассажирский поезд, вышедший из Парижа в двенадцать сорок пять. Вот он вылетел из туннеля, его тяжелое громыханье раздавалось все громче и громче. Потом он промчался мимо, как ураган, грохоча колесами тяжелых вагонов.

Устремив взгляд в окно, Жак следил за убегавшей вереницей маленьких квадратных стекол, за которыми виднелись сидевшие в профиль пассажиры. Ему захотелось отвлечь больную от мрачных мыслей, и он, улыбаясь, проговорил:

— Крестная, вот вы всё жалуетесь, будто в вашу дыру даже бездомная кошка не забредает… А между тем вон сколько людей!

Она сперва не поняла и удивилась:

— Где это ты увидал людей? Ах, ты о пассажирах! Много ли от них проку! Ведь их не знаешь, с ними даже и поговорить нельзя.

Жак по-прежнему улыбался:

— Меня, положим, вы знаете, я тут часто проезжаю.

— Тебя-то я, конечно, знаю, мне даже известно, когда проходит твой поезд, и я стараюсь разглядеть тебя на паровозе. Да ты все мчишься, мчишься! Вчера вот помахал рукой. А я и ответить не успела… Ну, нет, это все не то.

И тем не менее при мысли о живом потоке, ежедневно проносившемся в поездах мимо нее, обреченной на гробовое молчание и одиночество, она погрузилась в задумчивость, не отводя взгляда от железнодорожного полотна, на которое уже опускалась ночь. Когда она была еще здорова, хлопотала по хозяйству, стояла у шлагбаума, сжимая в кулаке флажок, ей никогда не приходили в голову такие мысли. Но с тех пор как она стала целые дни проводить на этом стуле, занятая лишь глухой борьбой с мужем, в ее уме то и дело возникали беспорядочные, смутные и путаные видения. Ей казалось чудным, что вот она живет в этой дыре, затерянной в пустыне, где некому даже душу излить, а между тем, днем и ночью, мимо нее безостановочно едет столько мужчин и женщин, их мчат куда-то несущиеся на всех парах поезда, от которых ее дом дрожит до самого основания. Среди пассажиров были, конечно, не только французы, попадались там и иностранцы, люди из самых дальних краев, потому что теперь никто не может усидеть на месте, и недаром толкуют, будто скоро все народы одним народом станут. Куда, уж лучше, все люди как братья, и вместе едут вдаль, в волшебную страну! Она не раз пробовала прикинуть, сколько может быть пассажиров в поезде, если считать, что в вагоне их столько-то, но выходило очень уж много, и ей никогда не удавалось довести счет до конца. Порою ей чудилось, будто она узнает лица пассажиров: вон тот господин со светлой бородкой, верно, англичанин, он каждую неделю ездит в Париж, а вон та дама, маленькая брюнетка, всякий раз проезжает здесь по средам и субботам. Но они проносились с быстротой молнии, она даже не была толком уверена, действительно ли она их видела, все лица расплывались, смешивались, походили одно на другое, различия между ними стирались. Людской поток мчался вдаль, не оставляя даже следа. И при виде этого безостановочно катящегося потока, уносившего в своем течении столько достатка, столько денег, ее охватывала печаль: она думала о том, что эти куда-то спешащие пассажиры знать не знают о ней, об угрожающей ей смертельной опасности, и если муж все-таки уморит ее, поезда по-прежнему будут мчаться мимо, никто даже не догадается, что в этом уединенном доме совершилось преступление.

Все еще не отводя глаз от окна, тетушка Фази попыталась выразить в нескольких словах то, что смутно шевелилось в ее мозгу:

— Что и говорить, хитро все это придумано! Ездить стали быстрее, да и учености прибавилось… Но звери, как были зверьми, так ими и остались, и пусть даже придумают машины еще хитроумнее, зверей от того меньше не станет.

Жак только кивнул головой, словно соглашаясь с нею. Уже с минуту он смотрел на Флору, которая поднимала шлагбаум, чтобы дать дорогу телеге, груженной двумя огромными глыбами камня. Переезд обслуживал лишь Бекурские каменоломни, так что на ночь шлагбаум запирали, и девушку только в редких случаях тревожили до рассвета. Заметив, что Флора дружески беседует с молодым смуглолицым возчиком, Жак воскликнул:

— А что Кабюш, заболел? Почему это лошадьми правит его двоюродный брат, Луи?.. Вы часто видите беднягу Кабюша, крестная?

Тетушка Фази воздела руки, ничего не ответила и только тяжело вздохнула. Осенью случилась большая беда, и сил она ей не прибавила: ее меньшая дочь Луизетта, служившая в горничных у г-жи Боннеон в Дуанвиле, как-то вечером прибежала оттуда вся истерзанная, не помня себя от ужаса; она укрылась в хижине своего дружка Кабюша, в лесной глуши, и там умерла. История эта вызвала немало толков, старика Гранморена обвиняли в попытке изнасиловать Луизетту, но вслух никто говорить не отваживался. Даже она, мать девочки, знавшая больше других, не любила вспоминать об этом. В конце концов она сказала Жаку: