Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т.13. Мечта. Человек-зверь

— Войдемте? спросила Северина. — От этой толчеи у меня голова кругом идет.

Жаку также хотелось войти в сквер: сам того не сознавая, он испытывал потребность оказаться наедине с Севериной, подальше от толпы.

— Отчего же, — сказал он, — войдем.

Теперь они медленно шли вдоль лужаек, мимо голых деревьев. По скверу прогуливались женщины с грудными детьми, попадались прохожие, торопливо пересекавшие аллеи, чтобы сократить путь. Северина и Жак перешли мост через реку, вскарабкались на скалистый откос, затем повернули обратно; так они бесцельно бродили, пока не наткнулись на еловую рощицу — жесткая, темно-зеленая хвоя светилась на солнце. Тут, в укромном уголке, скрытом от посторонних взоров, стояла скамья; не произнеся ни слова, будто сговорившись, оба опустились на нее.

— А все же славная нынче погода, — проговорила Северина после короткого молчания.

— Да, — ответил он, — опять солнышко выглянуло.

Но мысли их были далеко. Он, всегда избегавший женщин, думал о событиях, которые привели их сюда. Вот она сидит рядом, касается его, чего доброго, еще ворвется в его жизнь, — и это наполняло Жака глубоким изумлением. Со времени последнего допроса в Руане он не сомневался, что эта женщина принимала участие в убийстве возле Круа-де-Мофра. Но почему? В силу каких обстоятельств? Что толкнуло ее на преступление — страсть или корыстный расчет? Он вопрошал себя, но не находил ясного ответа. И под конец сочинил целую историю: свирепый и корыстолюбивый муж торопился побыстрее завладеть наследством; возможно, он боялся, что старик изменит завещание, возможно, рассчитывал крепче привязать к себе жену кровавыми узами. Жак привык к этому объяснению; окружавшая Северину таинственность привлекала, манила его, и он мало-помалу перестал доискиваться истины. Его неотступно преследовала мысль, что он обязан все открыть правосудию. Эта мысль не оставляла Жака даже сейчас, когда он сидел на скамье рядом с этой женщиной, так близко, что ощущал прикосновение ее теплого бедра.

— Просто удивительно, — снова заговорил Жак, — на улице март, а мы сидим как летом.

— Да, — подхватила она, — солнце уже заметно пригревает.

Она в свою очередь думала: машинист был бы просто глуп, если б не догадался, что Гранморена убили они, Рубо. Уж слишком они его донимают, вот и сейчас она непроизвольно прижимается к нему… Перебрасываясь время от времени несколькими словами, они больше молчали, и Северина старалась проникнуть в ход его мыслей. Их взгляды встретились, и она прочла в глазах Жака вопрос: не ее ли он видел в купе, не она ли темной массой тяжело навалилась на ноги жертвы? Что делать, что сказать? Как привязать его к себе нерушимыми узами?

— Утром, — промолвила она, — в Гавре было очень холодно.

— Не говоря уже о том, — подхватил он, — что всю дорогу нас поливало дождем.

И в это мгновение Северину осенило. Не рассуждая, не раздумывая, она покорилась безотчетному побуждению, поднявшемуся из самых недр ее существа; если б она стала раздумывать, то ничего не сказала бы. Но молодая женщина почувствовала, что так будет лучше, что, заговорив, она завоюет Жака.

Она нежно взяла его за руку и посмотрела ему в глаза. Темно-зеленые ели скрывали их от прохожих, с соседних улиц доносился только отдаленный шум экипажей, казавшийся еще глуше в тишине, царившей в этом солнечном сквере; аллея была пустынна, лишь на повороте молча играл ребенок, наполнявший ведерко песком. И без всякого перехода Северина проникновенно прошептала:

— Вы думаете, я виновна?

Он чуть вздрогнул и в упор посмотрел на нее.

— Да, — взволнованно ответил он едва слышным голосом.

Она все еще держала его руку и теперь сильнее сжала ее; она заговорила не сразу, словно ожидая, пока ему передастся ее лихорадочный трепет.

— Вы ошибаетесь, я не виновна.

Она сказала это не для того, чтобы убедить его, но единственно для того, чтобы он понял, что в глазах всех остальных людей она должна оставаться неповинной. То было признание женщины, которая, говоря «нет», хочет, чтобы это оставалось так навсегда и вопреки всему.

— Я не виновна… И вы не станете больше огорчать меня, думая, будто я виновна.

И она ощутила сильную радость, видя, что он, не отрываясь, смотрит ей прямо в глаза. Конечно, поступив так, как она поступила, Северина предала себя в его руки, молча признала власть Жака над собою, и вздумай он позднее пожелать ее, она не сможет ему отказать. Но зато между ними возникла нерасторжимая связь: уж теперь-то он не заговорит, отныне они принадлежали друг другу. Ее безмолвное признание соединило их.

— Вы не станете меня больше огорчать? Вы мне верите?

— Да, верю, — с улыбкой ответил он.

Зачем принуждать ее прямо рассказывать об этом ужасном деле? Позднее, если она почувствует в том потребность, то сама ему все откроет. Стремясь обрести покой, она во всем призналась ему, хотя вслух ничего не сказала, и это очень трогало Жака, как доказательство бесконечной нежности. Это хрупкое создание с кроткими светло-голубыми глазами было исполнено доверия к нему! Он видел в ней воплощение женственности, казалось, она готова полностью подчиняться мужчине и все сносить от него, видя в этом путь к счастью! Они по-прежнему сидели, держась за руки, не сводя глаз друг с друга, и Жак был в восторге, что не ощущает привычной тревоги, ужасной дрожи, которая сотрясала его, когда он, находясь рядом с женщиной, испытывал к ней вожделение. Едва он прикасался к другим женщинам, как его охватывало желание укусить, его обуревало отвратительное стремление к убийству. Неужели он сможет любить Северину, не стремясь умертвить ее?

— Вы отлично знаете, я ваш друг и вам незачем страшиться меня, — прошептал он ей на ухо. — Меня не касаются ваши дела, пусть будет так, как вам угодно… Понимаете? Всецело располагайте мною.

Он так близко наклонился к ее лицу, что ощущал на своих усах теплое дыхание Северины. Еще утром он отшатнулся бы в диком страхе перед приступом. Что же произошло? Почему он чувствует только легкий трепет и приятную усталость, словно выздоравливающий? Предположение, что она убила человека, превратилось в уверенность, и это накладывало на нее особый отпечаток, отличало от других, возвеличивало.

Быть может, она не просто помогала мужу, а сама нанесла удар. Без всяких на то доказательств, Жак пришел к такому убеждению. И с этой минуты, несмотря на безотчетный страх, рожденный желанием, которое она ему внушала, Северина стала казаться ему священным существом.

Они теперь весело болтали, как увлеченные друг другом молодые люди, в чьих сердцах только еще зарождается любовь.

— Дайте мне и другую руку, я ее тоже согрею.

— О нет, не здесь. Нас еще, чего доброго, увидят.