Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 10. Жерминаль

Этьен свернул влево, на Жуазельскую дорогу. Ему вспомнилось, как тут он помешал разъяренной толпе ринуться на шахту Гастон-Мари. Вдалеке при ярком свете солнца видны были вышки многих шахт: направо Миру́, совсем близко одна от другой Мадлен и Кревкер. Всюду шла работа; удары обушков под землею, которые он как будто улавливал, теперь раздавались по всей равнине, из конца в конец. Удар, еще удар, и опять удар один за другим раздавались под вспаханными полями, под дорогами, под деревнями, улыбавшимися солнечному свету; но лишь тот, кто знал, что в черных недрах, придавленных огромной толщей земли и камня, идет безвестная и тяжелая работа, лишь тот мог различить глубокий скорбный вздох, доносившийся с подземной каторги. Этьен думал о ней, но теперь ему казалось, что, быть может, насилие не ускорит освобождения. Перерезать тросы, срывать с путей рельсы, разбивать лампы какое бесполезное дело! Нечего сказать, стоило из-за этого толпе разрушителей мчаться три мили… Этьен смутно угадывал, что придет день, когда легальные действия окажутся более грозным оружием. В его размышлениях было теперь больше уравновешенности, он не кипел яростной злобой за свои обиды. Да, вдова Маэ с присущим ей здравым смыслом правильно сказала: это будет решающий бой. Спокойно встать в ряды бойцов, узнать друг друга, объединиться в союзы, когда это позволят законы; в один прекрасный день, почувствовав, что все товарищи стоят в тесном строю, плечом к плечу, а перед лицом миллионов трудящихся стоит несколько тысяч тунеядцев, захватить власть и стать хозяевами. Ах, какое славное пробуждение истины и справедливости! Сразу сгинет жестокое божество, которому приносили в жертву столько жизней, безобразный идол, спрятанный в капище, в неведомых далях, где обездоленные откармливали его своей плотью и кровью, но никогда его не видели.

Расставшись с Вандамским проселком, Этьен вышел на шоссе. Справа показалось Монсу, которое спускалось в ложбину и там исчезало из глаз. Напротив лежали развалины Ворейской шахты, проклятая яма, из которой три насоса, работавшие беспрерывно, откачивали воду. Вдали, на горизонте, виднелись другие шахты: Виктуар, Сен-Тома, Фетри-Кантель; на севере в прозрачном утреннем воздухе дымились высокие башни доменных печей и коксовые батареи. Надо было поторапливаться, чтобы поспеть к восьмичасовому поезду, до станции еще оставалось шесть километров. Этьен пошел быстрее, под его ногами где-то в глубине по-прежнему раздавались упорные удары обушков. Там были все его товарищи, — он их слышал, они сопутствовали каждому его шагу.

Кто трудится вон там, под свекловичным полем? Наверное, вдова Маэ, сгибая спину, вертит в подземной галерее рукоятку вентилятора, сливая хриплое свое дыхание с его гулом. А дальше — слева, справа — он как будто узнавал других: они стучали под нивами, под кустами живых изгородей, под молодыми деревцами! Солнце, сверкающее апрельское солнце уже сияло в небе во всей своей красе, согревая кормилицу-землю, совершавшую чудо рождения. Из недр ее возникала жизнь, на ветвях лопались почки и снова появлялись молодые листья; на лугах зеленела молодая трава. По всей равнине набухали брошенные в почву семена, и, пробивая ее корку, всходы тянулись вверх, к теплу и свету. Соки земные вливались в новые побеги, слышался тихий шепот; шорохи прорастания все ширились, и казалось, то звучат долгие поцелуи. И снова, снова все явственнее раздавались удары, как будто углекопы, товарищи Этьена, поднимались вверх.

К земле, залитой сверкающими лучами солнца, вернулась молодость, земля была полна этим шумом. Из недр ее тянулись к свету люди — черная армия мстителей, медленно всходившая в ее бороздах и постепенно поднимавшаяся для жатвы будущего столетия, уже готовая ростками своими пробиться сквозь землю.

В письме к своему другу Эдуарду Роду 16 марта 1884 года Эмиль Золя сообщает, что подбор необходимого материала для задуманного им большого «социалистического романа» приближается к концу и в недалеком будущем он намерен начать непосредственную работу над книгой. Третьего апреля он пишет Антони Гийоме, что принялся за роман, действие которого «развертывается на одной из угольных шахт, а его центральным сюжетным узлом является стачка углекопов… Боюсь, — продолжает Золя, — что это сочинение доставит мне немало хлопот».

Первого декабря в письме Эдмону Гонкуру Золя сетует, что он очень занят, так как работа над книгой продвигается с невероятным трудом. «Я предполагаю закончить ее недель через шесть. Это будут тяжелые недели! Но, если начало романа вам понравилось, я рад; это свидетельствует о том, что я еще не сошел с ума, как иногда мне кажется».

В приведенных письмах Золя речь идет о романе «Жерминаль» — тринадцатой книге «Ругон-Маккаров».

Писатель работал над «Жерминалем» с большим творческим подъемом и увлечением, хотя и не один раз жаловался, что «эта дьявольская книга — трудный орешек!» Наконец 25 января 1885 года он извещает своего издателя Жоржа Шарпантье, что «Жерминаль» закончен. Вместе с письмом он отправляет Шарпантье две последние главы. Судя по письмам, роман, вероятно, был начат во второй половине марта и закончен через десять месяцев, 25 января 1885 года.

Еще до того, как был завершен «Жерминаль», его публикацию предприняла газета «Жиль Влас», правда, роман печатался с сокращениями, которые были отмечены многоточиями. По поводу этих сокращений в письме Анри Сеару от 18 января Золя отмечает, что журнальный вариант не дает истинного представления о книге в целом. Первое отдельное издание вышло в марте 1885 года.

Появление на прилавках книжных магазинов жестокого в своей правде произведения о жизни углекопов и их борьбе за свои права дало официальной критике повод вновь ополчиться против создателя «Ругон-Маккаров». В «Жерминале» была сконцентрирована такая сила идейного и морального воздействия, а убедительность художественных образов и их жизненность столь велики, что он буквально ошеломил читателей. Одних он заставлял задуматься над тем, о чем они упорно не желали думать, других убеждал в необходимости избавления от невыносимого социального гнета. Сразу же после публикации «Жерминаля» в печати появилось несколько критических статей, стремившихся любыми путями приглушить звучание произведения. Некоторые литераторы из лагеря буржуазной критики, в частности Анри Дюамель, упрекали Золя в том, что он оболгал рабочих, что он искаженно представляет себе жизнь, быт и условия труда шахтеров и т. д.

Четвертого апреля 1885 года Золя в письме к Ф. Маньяру, отвечая на эти упреки, говорит: «Сегодня утром я прочитал статью господина Анри Дюамеля. Он обвиняет меня в том, что выведенная в моем романе женщина, работающая под землей, не что иное, как плод моей фантазии. Но ведь сам же Дюамель утверждает, что вплоть до 1874 года (19 мая 1874 года был издан закон, запрещавший женщинам работать в шахте. — С. Е.) такие случаи имели место во Франции, а в Бельгии они наблюдаются и по сей день. События, отображенные в моем романе, происходили между 1866 и 1869 годами. Следовательно, я имел все основания использовать существующие факты, которые необходимы были для моей книги. Дюамель утверждает, что в романе не указано время, когда происходят события, что моя забастовка — это прошлогодняя анзенская забастовка углекопов. Господин Дюамель глубоко заблуждается. Я взял и синтезировал все забастовки, которые потрясали конец Империи около 1869 года, и, в частности, забастовки, имевшие место в Обене и Рикамари. Чтобы убедиться в этом, достаточно перелистать газеты того времени. Кстати, если Анри Дюамель согласен с тем фактом, что в 1868 году двести женщин были заняты на подземных работах, то, я думаю, мне позволительно было описать хотя бы одну женщину, которая трудилась в забое в 1866 году.