Габриэле д'Аннунцио - Собрание сочинений в 6 томах. Том 2. Невинный. Сон весеннего утра. Сон осеннего вечера. Мертвый город. Джоконда. Новеллы

— Джулианна! — воскликнул я, не будучи в состоянии более сдерживаться, чувствуя, как из глубины души хлынул поток страстных, нежных слов, испытывая безумную потребность встать перед ней на колени, обнимать ее ноги; целовать яростно, без конца ее платье, руки, кисти рук Своим умоляющим видом она сделала мне знак, чтобы я замолчал. И она продолжала идти по аллее, ускоряя шаг. На ней было платье из светло-серого сукна, отделанное более темной тесьмой, шляпа из белого фетра и зонтик из серого шелка с маленькими белыми листочками клевера, как сейчас ее вижу, такой изящной в этом скромном и красивом цвете, подвигающейся между густыми массами сиреневых кустов, которые склонялись к ней, отягченные бесчисленными голубовато-лиловыми букетами.

Было всего одиннадцать часов. Утро было жаркое, жара была преждевременная, в лазури плавали мелкие облачка. Роскошные кусты, давшие наименование этой вилле, цвели повсюду, господствовали над садом, образовали целую чащу, из которой лишь местами выглядывали кусты чайной розы и букеты ирисов. Там и сям розы — цеплялись за кустарники, вкрадывались между ветками и ниспадали в беспорядке цепями, гирляндами, фестонами, букетами; а у подножия кустов флорентийские ирисы подымали из листьев, похожих на длинные зеленоватые шпаги, свои цветы благородного широкого рисунка. Все три запаха соединялись гармонично в один глубокий аккорд, давно мне известный. В тишине раздавалось лишь щебетание ласточек. Дом едва виднелся между конусами кипарисов, и бесчисленные ласточки летали вокруг него, как пчелы вокруг улья.

Немного спустя Джулианна замедлила свою походку. Я шел рядом с ней так близко, что время от времени наши локти соприкасались.

Она внимательно осматривалась кругом, точно боясь пропустить что-нибудь. Два-три раза я ловил на ее устах желание говорить.

Я спросил ее тихо, смущенно, как любовницу.

— О чем ты думаешь?

— Я думаю, что мы не должны были уезжать отсюда…

— Это правда, Джулианна.

Порой ласточки совсем близко пролетали над нами, с криком, быстрые и блестящие как крылатые стрелы.

— Как я желал этого дня, Джулианна! Ах, ты никогда не узнаешь, как сильно я его желал! — воскликнул я во власти такого сильного волнения, что голос мой, вероятно, был совсем неузнаваем.

— Никогда, ты слышишь, никогда в своей жизни я не испытал страха, подобного тому, который мучает меня с позавчерашнего дня, с того момента, когда ты согласилась ехать. Помнишь тот день, когда мы впервые виделись с тобой тайно, на террасе Виллы Оджери, и где мы поцеловались. Я был без ума от тебя, ты помнишь? А ожидание прошлой ночи ничто в сравнении… Ты мне не веришь; ты права, что не веришь, что не доверяешь мне, но я хочу тебе все сказать, я хочу рассказать тебе все свои страдания, свои страхи, свои надежды. О, я знаю: мои страдания, может быть, очень не велики в сравнении с причиненными тебе страданиями. Я знаю, я знаю; все мое горе, может быть, не стоит твоего горя, не стоит твоих слез. Я не искупил своей вины и не достоин прощения. Но скажи ты мне, скажи мне, что мне делать, чтобы ты простила меня! Ты мне не веришь, но я хочу тебе все сказать. Тебя одну я действительно любил в своей жизни, тебя одну я люблю. Я знаю, я знаю, эти вещи мужчины говорят, чтобы получить прощение; и ты вправе не верить мне. Послушай, если ты помнишь нашу прежнюю любовь, если ты помнишь первые три года непрерывной любви, если ты помнишь, если ты помнишь, ты не можешь не поверить мне. Даже в моих худших падениях ты была для меня незабвенной; и душа моя должна была обратиться к тебе, должна была искать тебя и оплакивать тебя всегда, слышишь — всегда. Ты сама разве не замечала этого? Когда ты была для меня сестрой, разве ты не замечала, что я иногда умирал от тоски. Клянусь тебе, вдали от тебя я никогда не испытывал искренней радости, у меня никогда не было часа полного забвения; никогда, никогда — клянусь тебе. Тебя я обожал тайно, постоянно, глубоко. Лучшая часть моего «я» всегда принадлежала тебе; и одна надежда никогда во мне не потухала; надежда, что я освобожусь от зла и найду мою первую, единственную любовь неприкосновенной… Ах, скажи мне, что я не напрасно надеялся, Джулианна!

Она шла очень медленно, она больше не смотрела перед собой, голова ее была опущена, она была очень бледна. Маленькая болезненная складка появлялась время от времени в углах ее рта. А так как она молчала, то в глубине моего «я» стало подыматься какое-то смутное беспокойство. Это солнце, эти цветы, крики ласточек, весь этот, чересчур откровенный, смех торжествующей весны возбуждал во мне неопределенную тяжесть.

— Ты мне не отвечаешь? — продолжал я, взяв ее за опущенную руку. — Ты мне не веришь; ты потеряла всякую веру в меня; ты боишься, что я опять обману тебя; ты не решаешься довериться мне, потому что ты всегда думаешь о том разе. Да, правда, то была самая грубая подлость. Я каюсь в ней, как в преступлении, и если ты и простишь меня, я никогда не смогу простить ее себе. Но разве ты не заметила, что я был болен, что я был ненормален. Какое-то проклятие преследовало меня. И с того дня у меня не было ни минуты покоя, у меня не было более просветления. Разве ты не помнишь? Разве ты не помнишь? Конечно ты знала, что я был вне себя, в состоянии безумия; ты смотрела на меня так, как смотрят на сумасшедшего. Не раз я ловил в твоем взгляде грустное соболезнование, не то любопытство, не то страх. Разве ты не помнишь, каким я стал? Неузнаваемым…

— Ну так вот, теперь я здоров, я спас себя ради тебя. Я увидел свет. Наконец все выяснилось для меня.

— Тебя, тебя одну я действительно любил в своей жизни, люблю тебя одну. Ты слышишь?

Я произнес последние слова, твердо и медленно, чтобы сильнее запечатлеть их в душе этой женщины; и я сильно сжал руку, которую уже держал в своей руке. Она остановилась, задыхаясь; казалось, что она сейчас упадет. Потом, только потом, в последующие часы, я понял весь смертельный ужас, сказавшийся в этом тяжелом дыхании. Но тогда я понимал его так Воспоминание об ужасной измене снова заставляет ее страдать. Я прикоснулся к еще свежей ране. Ах, если бы я мог заставить ее верить мне. Если бы я мог победить ее недоверие. Разве она не чувствует правду в моем голосе?

Мы дошли до перекрестка. Там стояла скамейка. Она тихо сказала.

— Посидим немного.

Мы сели. Я не знаю, узнала ли она сразу это место. Я не узнал его сразу, я был растерян, точно на мне некоторое время была повязка.

Мы оба осмотрелись вокруг, потом взглянули друг на друга, в глазах была одна и та же мысль. Много нежных воспоминаний было связано с этой каменной скамьей.

Мое сердце наполнилось не сожалением, а жадностью, алчностью жизни, давшей мне в одно мгновение видение фантастического и ослепительного будущего. «Ах, она не знает, на какую нежность я способен!» В моей душе рай для нее! И идеал любви пылал во мне так сильно, что я стал превозносить самого себя.