Габриэле д'Аннунцио - Собрание сочинений в 6 томах. Том 2. Невинный. Сон весеннего утра. Сон осеннего вечера. Мертвый город. Джоконда. Новеллы

Войдя в альков, я сказал Джулианне тихо, не глядя ей в лицо:

— Ему хуже.

Мы больше ничего не говорили. Время от времени я вставал, подходил к окну, чтобы посмотреть на снег; я ходил по комнате, охваченный невыносимым волнением. Джулианна, уткнувшись головой в подушку, спряталась под одеяло. Когда подходил к ней, она открывала глаза и быстро взглядывала на меня, но в этом взгляде я ничего не мог прочесть.

— Тебе холодно?

— Да.

Но в комнате было тепло. Я снова возвращался к окну, чтобы посмотреть на снег, на побелевшие поля, на которые продолжали падать медленные хлопья. Было два часа пополудни. Что происходило в комнате ребенка? Вероятно, ничего особенного, потому что никто не приходил звать меня. Но волнение мое росло так, что я решил пойти посмотреть.

— Куда ты идешь? — крикнула мне Джулианна, приподымаясь на локти.

— Я иду туда на одну минутку. Я сейчас вернусь.

Она оставалась приподнятой на локте, она была очень бледна.

— Ты не хочешь?

— Нет, останься со мной.

Она не ложилась на подушку. Странное смятение искажало ее лицо; глаза ее блуждали с беспокойством, точно следуя за какой-то движущейся тенью.

Я подошел, я уложил ее, я поправил одеяло, я попробовал ее лоб и нежно спросил ее:

— Что с тобой, Джулианна?

— Я не знаю. Мне страшно…

— Чего?

— Я не знаю. Это не моя вина, я больна; уж такая я.

Но глаза ее все блуждали, не глядя на меня.

— Чего ты ищешь? Ты видишь что-нибудь?

Я еще раз попробовал ее лоб: у нее жару не было. Но мои мысли начинали путаться.

— Ты видишь, я не покидаю тебя, я остаюсь с тобой!

Я сел и ждал. Душа моя была в состоянии страшного напряжения, которое сопровождает ожидание близкого события. Я был уверен, что сейчас меня позовут. Я стал прислушиваться к малейшему шуму. Время от времени в доме были слышны звонки. Послышался глухой стук экипажа. Я сказал:

— Это, вероятно, доктор.

Джулианна молчала. Я ждал. Прошло бесконечное время. Вдруг я услышал шум раскрывавшихся дверей и звуки приближавшихся шагов. Я вскочил на ноги. И в ту же минуту Джулианна приподнялась.

— Что случилось?

Я уже знал в чем дело, я даже знал, что мне скажет вошедшее лицо.

Вошла Кристина. Она казалась расстроенной, но она старалась скрыть свое волнение. Она пробормотала, не подходя ко мне и не глядя на меня:

— На одну минуту, синьор.

Я вышел из алькова.

— Что случилось?

Она ответила вполголоса:

— Ребенку плохо. Поспешите.

— Джулианна, я выйду на минутку. Я оставлю тебе Кристину. Я сейчас вернусь.

Я вышел. Я бегом добежал до комнаты Раймонда.

— Ах, Туллио, ребенок умирает! — с отчаянием крикнула мать, склоняясь над колыбелью. — Посмотри! Посмотри!

Я тоже нагнулся над колыбелью. Произошла внезапная, неожиданная, необъяснимая, но ужасная перемена. Личико его стало землистого цвета, губы побледнели, глаза ввалились, потускнели, потухли. Бедняжка, казалось, испытывал действие сильного яда.

Мать рассказывала с прерывающимся голосом:

— Час тому назад он был почти здоров… Кашлял, да, но больше ничего. Я ушла и оставила его здесь с Анной. Я думала, что найду его спящим. Казалось, его клонило ко сну… Возвращаюсь и вижу его в таком состоянии. Посмотри, он почти холодный.

Я тронул его лоб, щеку. Температура кожи, в самом деле, упала.

— А доктор?

— Он еще не приехал. Я послала за ним.

— Надо было послать верхового.

— Да, поехал Чирьяко.

— Верхом? Наверно? Нельзя терять времени!

Я не притворялся. Я был искренен. Я не мог оставить умирать без помощи эту невинную жертву, не делая попытки спасти его. Теперь, при виде умирающего ребенка, когда мое преступление осуществилось, жалость, раскаяние, горе охватили меня. Я волновался не меньше матери в ожидании доктора. Я позвонил. Явился слуга.

— Чирьяко отправился?

— Да, синьор.

— Пешком?

— Нет, синьор, в коляске.

Федерико вбежал, запыхавшись.

— Что случилось?

Мать, по-прежнему склонившись над колыбелью, воскликнула:

— Ребенок умирает!

Федерико подбежал и посмотрел.

— Он задыхается! — сказал он. — Разве вы не видите? Он больше не дышит.

Он схватил ребенка, вытащил его из колыбели, поднял его и стал трясти.

— Нет, нет! Что ты делаешь? Ты убьешь его! — воскликнула мать.

В эту минуту дверь раскрылась, и кто-то доложил:

— Доктор.

Вошел доктор Джемма.

— Я уже ехал сюда и встретил коляску. Что случилось?

Не ожидая ответа, он подошел к брату, державшему на руках Раймондо; он взял его, осмотрел и нахмурился. Он сказал:

— Тише! тише! Надо распеленать его.

Он положил его на кровать кормилицы и помог матери распеленать его.

Показалось голое тельце. Он был такого же землистого цвета, как и лицо; руки и ноги висели безжизненно. Толстая рука доктора ощупывала кожу тут и там.

— Сделайте что-нибудь, доктор! — молила мать. — Спасите его!

Доктор казался в нерешительности. Он пощупал пульс, приложил ухо к груди и тихо сказал:

— Порок сердца… Невозможно.

Потом спросил:

— Но как случилась эта перемена? Внезапно?

Мать хотела рассказать, но зарыдала. Доктор решил попробовать некоторые средства. Он хотел заставить ребенка пробудиться от летаргии, заставить его закричать, вызвать рвоту, побудить его к энергичному дыханию. Мать сидела и смотрела на него, и из ее широко раскрытых глаз бежали слезы.

— Джулианна знает? — спросил брат.

— Нет, может быть, догадывается… Может быть, Кристина… Останься здесь. Я пойду посмотрю; я сейчас вернусь.

Я посмотрел на ребенка, которого держал доктор, посмотрел на мать; вышел из комнаты; побежал к Джулианне, перед дверью я остановился: «Что я ей скажу? Скажу правду». Вошел и увидел Кристину, стоявшую у окна; я прошел в альков, занавесы которого были спущены. Она лежала, с головой закрывшись одеялом. Подойдя к ней, я заметил, что она дрожала, как в приступе лихорадки.

— Джулианна, это я.

Она раскрылась и повернула ко мне лицо. Она спросила меня шепотом:

— Ты оттуда?

— Да.

— Скажи мне все.

Я наклонился к ней, и мы говорили шепотом, находясь близко друг от друга.

— Ему плохо.

— Очень?

— Да, очень.

— Он умирает?

— Как знать! Может быть.

Внезапным порывом она высвободила руки и обняла меня за шею. Моя щека касалась ее щеки; и я чувствовал, как она дрожала, чувствовал хрупкость этой бедной, больной груди; и в то время, как она обнимала меня, во мне мелькали образы отдаленной комнаты; я видел ребенка с глазами потухшими, тусклыми, с бескровными губами; я видел, как у матери бежали слезы. Не было радости в этом объятии. Сердце мое сжималось; душа моя, полная отчаянья, чувствовала себя одинокой, склонившейся над темной пропастью этой другой души.