Габриэле д'Аннунцио - Том 4. Торжество смерти. Новеллы

Ее любовь — стилизованная, недосягаемая, одинокая, источник ее — душа. Она свободна от той части своего существа, что протестовала перед жертвой. В ней не осталось ни тени порока, ни тени соблазна. Ее телесная оболочка стала воздушной, прозрачной, нетленной, все ее чувства претворились в единое высшее стремление. Как чудесная звезда, с вершины канделябра она сияет, утопая в лучах своего света, будто одухотворенное пламя в родной стихии огня…

Ипполита прислушалась и сказала:

— Слышишь? Опять процессия! Завтра канун праздника.

На заре, в полдень, в сумерках и среди ночи раздавались теперь священные гимны богомольцев. Все направлялись к единой цели, прославляли единое имя, с одинаковым рвением, ужасные и жалкие по внешности, они бросали по пути больных и умирающих, не останавливаясь ни перед чем, готовые сокрушить всевозможные препятствия, лишь бы достигнуть места, где они найдут утоление своих физических и душевных недугов. И они шли, шли без отдыха, орошая потом следы собственных ног по песчаной дороге.

Какая же громадная сила должна была исходить от незатейливого образа их фантазии, чтобы всколыхнуть все эти тяжелые массы тел человеческих!

Около четырех веков тому назад одному семидесятилетнему старцу среди долины, опустошенной градом, с вершины дерева явилась Матерь Божия Заступница, и с тех пор ежегодно в день этого чуда жители гор и долин отправлялись на богомолье к священному месту в чаянии получить исцеление.

Ипполита, впервые ознакомившись с этой легендой из уст Кандии, уже несколько дней лелеяла мечту посетить святое место. Среди своей любви и чувственных наслаждений она забыла о благочестии, но, как истая католичка и притом уроженка Транстевера, воспитанная в буржуазной семье, где ключи совести обычно вручаются священнику, она чтила всю обрядовую сторону религии и временами испытывала вспышки пламенной веры.

— А пока, — сказала она, — почему бы нам не отправиться в Казальбордино? Завтра сочельник. Поедем, если хочешь? Для тебя это будет интересное зрелище. Возьмем с собой старика.

Джорджио согласился. Желание Ипполиты соответствовало его собственному. В его настроении ему было важно проследить это глубокое течение, слиться с народной массой, познакомиться с внешними проявлениями жизни низших классов, быть может, сохранивших еще долю непосредственности.

— Пойдем завтра же, — добавил он, взволнованный приближающимся пением богомольцев.

Ипполита сообщила ему, согласно рассказу Кандии, несколько примеров жестоких испытаний, которым, в силу данного обета, подвергали себя богомольцы. Она дрожала от ужаса, и с приближением процессии обоим казалось, будто дуновение трагедии проносится над их головами.

Ипполита и Джорджио стояли на холме, была ночь, луна всплывала на безоблачном небе. Пышная зелень вся еще трепетала свежестью и влагой после недавней грозы. Листва деревьев будто плакала, сверкая мириадами росинок, подобных бриллиантам, весь лес стоял преображенный серебристым лунным сиянием.

Джорджио нечаянно толкнул ствол одного дерева, и блестящие искорки осыпали Ипполиту. Она вскрикнула и рассмеялась:

— А, предатель! — прошептала она, думая, что Джорджио хотел испугать ее этим внезапным ливнем.

И она принялась защищаться.

Через мгновение с деревьев и кустарников с шумом посыпались сверкающие капли, и по всему склону раздавались взрывы смеха Ипполиты. Джорджио отвечал тем же, позабыв о своих кошмарах, поддавшись очарованию юности, проникнутый живительной свежестью ночи, растворившей все испарения земли. Он старался добежать первым до дерева с наиболее влажной листвой, она в свою очередь старалась сделать то же самое и смело пускалась в путь по покатой, скользкой поверхности. Они подбегали к намеченному дереву почти одновременно и вместе трясли его, осыпая друг друга дождем. Белки глаз и зубы Ипполиты сверкали на фоне темной зелени какой-то странной белизной, а мелкие брызги, подобно бриллиантовой пыли, блестели на ее выбившихся волосах, на щеках, на губах, на ресницах, трепетавших при смехе.

— Ах! Колдунья! — воскликнул Джорджио, бросая дерево и хватая женщину, еще раз явившуюся перед ним в новом свете, среди таинственной прелести ночи.

Он осыпал поцелуями все ее лицо, он чувствовал под своими губами влажную свежесть этого лица, похожего на только что сорванный с дерева плод.

— Вот тебе! Вот тебе! Вот тебе!

Он с возраставшей страстью целовал ее губы, щеки, глаза, виски, шею — ненасытный, будто впервые овладевая ее телом. Она же под этими поцелуями делала вид, что они приводят ее в экстаз, как всегда, при виде возлюбленного в состоянии опьянения. В такие мгновения она умела сообщить всему своему существу самый тонкий аромат любви, окутывая им Джорджио и доводя его до исступления.

— Вот тебе!

Он остановился: исступление овладевало им, страсть, достигнув высших пределов, не могла идти дальше.

Они умолкли и, взявшись за руки, направились к «Убежищу», прямо через поле, потеряв тропинку среди своей отчаянной беготни. Страшная усталость и грусть овладели ими теперь. Джорджио, казалось, недоумевал. Итак, Жизнь неожиданно своим мимолетным дыханием среди мрака повеяла на него чем-то новым: неведомое дотоле ощущение, глубокое и сильное, было пережито им в конце тревожного дня, проведенного среди атмосферы монастыря, населенного призраками!

«Была ли та Жизнь? Быть может, Сон? Одно — лишь тень другого, — думал он. — Где жизнь, там Сон, где Сон, там Жизнь».

— Взгляни! — прервала эти размышления Ипполита, встрепенувшись от восторга.

И она указала ему на зрелище, как бы иллюстрировавшее его невысказанные мысли.

Весь залитый лунным сиянием, дремал виноградник. Гибкие лозы обвивали жерди, подобные стройным тирсам: сочные грозди с сетью нежных жилок как бы застыли в потоке света, казались хрустальными, воздушными, прозрачными, не имели ничего общего с земными формами и являлись каким-то отблеском волшебного мира, возникшего по велению мага и готового рассеяться.

В памяти Джорджио внезапно пронеслись слова Песни песней: «Vinea mea coram me est».

С рассветом на станции Казальбордино поезда один за другим выбрасывали бесчисленные волны народа. Это были люди, приезжавшие из маленьких городков и предместий вперемешку с крестьянами самых отдаленных деревень, не пожелавших или не бывших в состоянии совершить паломничество пешком.

Беспорядочной массой кидались они из вагонов, теснились у ворот, кричали, жестикулировали и толкали друг друга, чтобы взобраться на тележки и фуры среди хлопанья бичей и звона бубенчиков, или же вытягивались длинными рядами позади креста и, когда процессия вступала на пыльную дорогу, начинали петь гимны.