Габриэле д'Аннунцио - Том 4. Торжество смерти. Новеллы

Под пологом палатки, раскинутой около кромки моря, после купания еще почти полуодетый Джорджио смотрел на Ипполиту, которая нежилась на солнце у воды, накинув на себя белый пеньюар. Солнце ударяло ему прямо в глаза, и от этого резкого полдневного блеска он испытывал какое-то странное ощущение физического недомогания вместе с неясным страхом. Это был час смятения, час трепета, великий час света и безмолвия, парящего над пустотой жизни.

Джорджио начал понимать языческий, суеверный ужас перед полдневным часом лет, он начинал понимать его в этот знойный час на берегу, где чувствовалось присутствие жестокого, таинственного бога. Этот неясный страх напоминал Джорджио страх человека, ожидающего появления грозного призрака. Он казался самому себе странно слабым и робким, как бы утратившим смелость и силу в неудавшемся предприятии. Погружался ли он в морские волны, грелся ли он на солнце, отплывал ли на короткое расстояние, предаваясь любимому им ощущению безграничного простора — все время он чувствовал явные признаки уменьшения своей силы, исчезновения молодости, признак разрушительного действия Женщины-Врага. Вот и сейчас точно железный обруч сковывал его юношескую энергию и приводил его в состояние инертности и бессилия. Чувство слабости становилось все более глубоким по мере того, как Джорджио смотрел на женщину, стоящую у воды, в сиянии солнца. Она распустила волосы, чтобы высушить их на солнце, и мокрые, тяжелые от воды пряди ниспадали на ее плечи иссиня-черными волнами. Ее прямой стройный стан, волнующийся под складками пеньюара, выделялся на двойном фоне голубого зеркала вод и прозрачно-ясного свода небес. Из-под распущенных волос едва виднелось лицо, склоненное и внимательное. Она вся была погружена в свою забаву: сначала зарывала ноги в горячий песок, держа их там, пока хватало терпения, потом опускала их в ласковые волны, приливающие к берегу. И это смешанное ощущение, казалось, доставляло ей несказанное наслаждение. Она плескалась в воде, черпая силы от соприкосновения с природой, от нежащего соединения соленой воды и лучей солнца. Как могла она в одно и то же время быть такой больной и такой здоровой? Как могла она примирять в своем существе столько противоречий, как могла она ежедневно менять свой образ?

Молчаливая и печальная женщина, таящая в себе «священную» падучую болезнь, ненасытная любовница, ласки которой иногда пугали его, сладострастие которой походило иногда на предсмертную агонию, та самая женщина, стоя сейчас на морском берегу, способна была воспринимать и впитывать в себя очарование окружающей природы, она воплощала собой образ античной красоты, склоненный над чудным зеркалом вод Геллеспонта.

Физическое превосходство над ним Ипполиты было для него очевидно. И Джорджио смотрел на нее с досадой, мало-помалу переходившей во враждебное чувство. По мере того как он размышлял, ощущение собственного бессилия возбуждало в нем ненависть к Ипполите и желание мстить ей.

Ее обнаженные ноги не отличались красотой, имели искривленные, грубые пальцы, лишенные всякого изящества, носили явный отпечаток низменного происхождения. Джорджио внимательно смотрел на них, подмечая все недостатки, точно эти недостатки должны были открыть ему какую-то загадку.

И он думал: «Сколько нечистого в ее крови! В ней неизгладимо запечатлелись все наследственные инстинкты ее расы, готовые вспыхнуть при малейшем толчке. Никогда не удастся мне сделать ее чистой. Я только могу заменять ее реальный облик созданием моей мечты и пользоваться ее телом лишь для удовлетворения своей страсти к этой мечте».

Но, в то время как разум его низводил эту женщину на степень простого повода для игры воображения и обесценивал ее видимые формы — острота переживаний настоящего момента заставляла его сознавать, что он был связан с ней именно реальными качествами ее тела и даже не тем, что было в ней самого красивого, а тем, что было наименее красивого. Открываемый в ней недостаток не ослаблял его связи с этим телом, не уменьшал очарования. Наиболее вульгарные черты в ней казались ему привлекательными. Он вполне сознавал это не раз повторявшееся явление. Часто его глаза разбирали Ипполиту до мельчайших подробностей, до мельчайших недостатков, его тянуло глядеть на нее, рассматривать ее критическим взглядом.

И тотчас же его охватывало неизъяснимое волнение, переходившее в порыв бурного желания. Это был самый наглядный пример страшной силы чувственного влияния одного человеческого существа на другое.

Подобный рок тяготел над тем неизвестным влюбленным, что больше всего любил в своей подруге морщины, проведенные временем по ее бледной шее, редеющий с каждым днем пробор волос и увядшие губы, где длительные поцелуи ощущали и впитывали в себя соленый вкус слез.

Он размышлял о протекших годах, об узах привычки, о бесконечной грусти любви, обратившейся в ненужный разврат. Он видел себя в будущем прикованным к этому телу, как раб к своей цепи, бессильным, безвольным, отупевшим и пустым, он видел Ипполиту отцветшей, состарившейся, поддавшейся действию времени, выпустившей из своих рук разорванный покров иллюзий и тем не менее сохранившей роковую власть над ним, он видел опустевший отчий дом, мрачный, безмолвный, ожидающий посещения Великой Смерти. Ему вспомнились крики незаконнорожденных детей, раздававшиеся из окон отцовского дома в тот далекий день. Он подумал:

«Ипполита бесплодна, ее чрево проклято. Она постоянно обманывает и разрушает во мне глубокий жизненный инстинкт творящей силы».

Его бесплодная любовь показалась ему чудовищным нарушением высшего закона жизни. Но почему же, если его любовь была лишь возбужденным сладострастием, почему носила она печать неотвратимого рока? Разве не бессознательный инстинкт размножения расы составляет единое истинное стремление чувственной любви?

Разве не этот слепой и вечный инстинкт служит источником желания и разве желание не имеет явной и тайной целью размножение, благословляемое природой? Чем же связан он с этой бесплодной женщиной? Отчего ужасная «воля пола» упорствует в обладании этим телом, таящим болезнь, неспособным к зачатию? Его любви недоставало смысла любви: наслаждения и развития жизни вне границ личного существования.

Любимой женщине недоставало сокровенной тайны ее пола: познания муки родов. И страдание обоих заключалось именно в этом непоправимом несчастии.

— Не хочешь ли принять солнечную ванну? — спросила вдруг Ипполита, повернувшись к нему. — Посмотри, я не боюсь солнечных лучей. Ты недаром находишь меня похожей на оливу. Я хочу походить на нее. Я тебе буду нравиться?