Габриэле д'Аннунцио - Том 4. Торжество смерти. Новеллы

Ипполита делалась робкой в воде. Она никогда не отваживалась уплывать от мелких мест. Ее охватывал безумный страх всякий раз, когда, желая стать на ноги, она не тотчас ощущала под собой дно. Джорджио уговаривал ее проплыть с его помощью до Scoglio di Fuori — уединенной скалы невдалеке от берега, всего в саженях 20-ти от мелкого места.

Достаточно было небольшого усилия, чтоб достичь вплавь до этой скалы.

— Смелей! — повторял он, стараясь ее убедить. — Рискуя, только и можно научиться. Я буду около тебя.

Он продолжал лелеять мысль об убийстве, испытывая длительный внутренний трепет каждый раз, как убеждался в необыкновенной легкости выполнения своей мысли. Но ему не хватало энергии, и он ограничивался тем, что искушал судьбу, предлагая Ипполите отважиться на эту прогулку. В том состоянии слабости, в каком он находился — опасность грозила ему самому, в случае если бы испуганная Ипполита вздумала ухватиться за него. Но и возможность собственной гибели не отвращала его от попытки уговорить Ипполиту, напротив, эта возможность еще утверждала его решение.

— Смелей! Смотри, скала так близко — рукой подать. Не бойся глубины. Плыви рядом со мной, не торопясь. Там, на месте, ты отдохнешь. Мы посидим, нарвем мху. Ну же, решайся. Смелей!

Он с трудом скрывал свое волнение. Ипполита колебалась между страхом и капризом.

— Что, если силы покинут меня на пути?

— Я поддержу тебя.

— А вдруг ты не удержишь?

— Удержу. Ты же видишь — скала совсем близко.

Улыбаясь, она концами мокрых пальцев провела по своим губам:

— Вода такая горькая! — сказала она с гримасой.

Потом, победив последнее колебание, она вдруг решилась.

— Поплывем. Я готова.

Ее сердце билось не так сильно, как сердце ее путника. Море было спокойно, почти неподвижно, и первые сажени они проплыли легко. Но вдруг, по недостатку навыка, Ипполита заторопилась и задохнулась. Неловкое движение заставило ее хлебнуть воды, панический ужас овладел ею, она закричала, забилась и снова начала захлебываться.

— На помощь, Джорджио! На помощь!

Невольно он бросился к ней, к ее скорченным рукам, впившимся в него. Под ее руками, под ее тяжестью он терял силы и уже чувствовал близкую гибель.

— Не держи меня! — крикнул он. — Не держи! Освободи мне хоть одну руку.

Животный инстинкт самосохранения вернул ему на время крепость мускулов. С неимоверными усилиями проплыл он со своей ношей короткое расстояние, отделявшее их от скалы, и добрался до нее в полном изнеможении.

— Взбирайся! — сказал он Ипполите, не будучи в состоянии поднять ее.

Видя себя спасенной, она снова стала гибкой и ловкой, но, взобравшись на скалу, задыхаясь, она разразилась рыданиями. Она плакала громко, как ребенок, и это раздражало Джорджио, вместо того чтобы трогать. Никогда еще не видел он ее проливающей такие потоки слез, с такими вспухшими и покрасневшими глазами, с таким исказившимся ртом.

Он находил ее некрасивой, малодушной и чувствовал против нее злобную досаду с примесью сожаления о том, что он вытащил ее из воды. Он воображал ее себе утонувшей, исчезнувшей в море, воображал свое собственное волнение при этом исчезновении и проявления своего горя перед зрителями и свою позу перед трупом, выброшенным волнами.

Изумленная тем, что Джорджио оставляет ее плакать, не пытаясь утешить, Ипполита повернулась к нему. Рыдания ее стихли.

— Как же мне сделать, — спросила она, — чтобы вернуться на берег?

— Ты сделаешь новую попытку, — ответил он с оттенком иронии.

— Ни за что!

— Как же тогда?

— Я останусь здесь.

— А! Прекрасно! Прощай!

Он сделал движение как будто хотел прыгнуть в море.

— Прощай. Я буду кричать. Меня увидят и спасут.

Она переходила от слез к смеху — глаза ее еще были влажны.

— Что это у тебя на руке, вот здесь? — спросила она.

— Следы твоих ногтей.

И он показал ей кровавые царапины.

— Тебе больно?

Ей становилось жаль возлюбленного, она нежно коснулась его руки.

— Но ведь это всецело твоя вина, — продолжала она. — Ты заставил меня плыть. Я не хотела.

Потом, улыбаясь, прибавила:

— Быть может, то была хитрость, чтобы избавиться от меня?

И с внезапной дрожью, пронизавшей ее тело, она воскликнула:

— О, какая отвратительная смерть! Вода так горька!

Она наклонила голову и чувствовала, как из ее уха течет вода, теплая, точно кровь.

Залитая солнцем скала была горячая, темная и шероховатая, как спина животного, на ней кипела жизнь. Зеленые травы с легким всплеском купались в воде, точно распущенные пряди волос. Какое-то томное очарование исходило от этой одинокой скалы, впитывающей в себя лучи солнца и распространяющей тепло на весь населяющий ее растительный мир.

Словно покоряясь этому очарованию, Джорджио лег и вытянулся на спине. В течение нескольких секунд он ощущал неясное блаженство, проникающее сквозь поры его влажной кожи, начинавшей высыхать от теплоты, выделяемой камнем, и от лучей солнца. Призраки далеких ощущений оживали в его памяти. Он вспоминал целомудренное купание прежних дней, длительный отдых на песке, более горячем и нежном, чем объятия женщины. «Ох, одиночество, свобода, любовь без близости, любовь к женщинам, умершим и недоступным!» Присутствие Ипполиты мешало ему забыться, беспрестанно вызывая в его представлении картины физического общения, нечистых ласк, бесплодного и печального порыва, ставшего единственным проявлением их любви.

— О чем ты думаешь? — спросила Ипполита, дотрагиваясь до него. — Ты хочешь остаться здесь?

Джорджио поднялся и ответил:

— Поплывем.

Жизнь Женщины-Врага еще находилась в его руках. Он еще мог уничтожить ее. Быстрым взглядом обвел он вокруг себя. Великая тишина царствовала на холме и на берегу, на Трабокко молчаливые рыбаки сидели над своей сетью.

— Ободрись! Поплывем, — повторил он, улыбаясь.

— Нет, нет! Никогда! Ни за что!

— Тогда останемся здесь.

— Нет. Кликни людей с Трабокко.

— Да они будут смеяться над нами.

— Хорошо, в таком случае я сама позову их.

— Но ведь, если бы ты не пугалась и не сжимала так мои руки, я бы мог поддерживать тебя.

— Нет, нет, я хочу переправиться на cannizza.

Она говорила так решительно, что Джорджио покорился. Он встал на край скалы и, сложив руки рупором, позвал одного из сыновей Туркино.

— Даниэле! Даниэле!

На повторенный призыв рыбак оторвался от машины, перешел через мостик, миновал балки и побежал вдоль берега.

— Даниэле! Доставь нам сюда cannizza!

Рыбак расслышал, вернулся назад, направился к челнам из тростника, лежащим на песке под лучами солнца, в ожидании сезона ловли сепии. И, спустив один челнок в воду, он прыгнул в него, оттолкнулся длинным шестом и поплыл к Scoglio di Fuori.