Габриэле д'Аннунцио - Том 4. Торжество смерти. Новеллы

Среди тишины и мрака сцены, среди тишины и трепетного ожидания зала одинокий вздох снова звучит со стороны Мистического Залива, и еле слышный голос говорит уже о печали вечного одиночества, о стремлении к беспросветной ночи, к небытию, к забвению.

Но вот новый голос — голос реальный, человеческий устами юными и свежими оглашает море своей песней, полной грусти и насмешливого вызова, он несется с мачты корабля, везущего королю Марку его златокудрую невесту — ирландку.

Голос поет: «К западу обращен взор мой, к востоку мчится корабль, свежий ветер, подуй в сторону родной земли. О, дочь Ирландии, что же ты медлишь? Не вздохи ли твои надувают мои паруса? Дуй, дуй, о, ветер. Горе! О, горе дикой дочери Ирландии»! Так вещает песнь, несущаяся с мачты, в ней звучит коварный вызов, в ней слышится пророческое откровение.

Оркестр молчит. «Дуй, дуй, о, ветер. Горе, о, горе дикой дочери Ирландии!» Снова гласит песнь, реющая над тихими волнами моря, тогда как Изольда, распростертая на ложе под шатром, по-видимому, погружена в тяжелый зловещий сон.

Так начинается драма. Дыхание смерти, пронесшееся в увертюре, время от времени звучит теперь в оркестре. Жажда разрушения зарождается в вещей душе женщины, сердце произносит смертный приговор своему избраннику. Ненависть разгорается со стихийной силой, Изольда призывает на помощь землю и небо, чтобы уничтожить того, чья любовь недоступна ей. «Проснитесь по зову моему, могучие силы Природы! Всколыхните недра, таящие вас! О, изменчивый ветер, услышь меня! Разбуди сонные волны, разожги их ненасытное сладострастие, укажи им жертву, обреченную мною! Вместе разбейте корабль, поглотите его осколки! В награду тебе, о, ветер, я отдам все, что трепещет жизнью». Голосу предвидения вторит сердце Брангены: «О, горе! Какую беду предчувствую я, Изольда»! И нежная, преданная женщина пытается усмирить разбушевавшуюся страсть. «О, Изольда! Поведай мне свое горе! Открой свою тайну!» — «Я задыхаюсь, — говорит Изольда. — Открой, открой скорее занавеси шатра». Вот появляется Тристан, он стоит неподвижно, взгляд его устремлен на равнину моря. Среди нарастающих звуков оркестра с высоты мачты снова слышится вещая песнь: «Горе, о, горе…» Мрачным огнем загораются глаза Изольды при виде героя, а со стороны Мистического Залива раздается роковая мелодия, великий, ужасный символ любви и смерти, воплощающий в себе всю сущность трагической фантазии. Уста Изольды произносят роковой приговор: «Избранник мой погибнет от руки моей».

Страсть разбудила злую волю, инстинкт ненависти, разрушения и смерти. Полная отчаяния душа женщины призывает на помощь грозные стихии, бесследно стирающие все на своем пути. Ненависть разгорается при виде героя, спокойного, непоколебимого перед грозящей опасностью, сознающего всю тщету сопротивлений. Злобной иронией дышат ее речи: «Что ты скажешь об этом олене?» — спрашивает она Брангену с тревожной улыбкой. Герой стал оленем, она заявляет свою власть над ним. «Скажи моему вассалу, пусть он остерегается своей повелительницы — меня, Изольды». Это вызов смертельной борьбы, вызов силы, бросаемый силе. Мрачные торжественные звуки сопровождают героя до порога шатра, роковой час пробил, ядовитое зелье наполнило кубок, судьба окутала мраком две жизни. Тристан безмолвно появляется на пороге: оба во всеоружии силы, и лишь в звуках оркестра отражается душевная буря обоих.

С этого момента огненный ураган разрастается, Мистический Залив пылает будто раскаленный горн, и пламя его вздымается все выше и выше на крыльях мелодии оркестра.

«Единственный путь к обители вечного мира, священный кубок забвения, я смело осушаю тебя!»

С такими словами Тристан подносит к губам кубок. «Мне половину! Я хочу выпить ее за тебя!» — восклицает Изольда, вырывая из рук его кубок. Золотой кубок, осушенный до дна, падает на пол. Неужели то был яд? Неужели они умрут? Наступает миг нечеловеческих страданий. Но ядовитое зелье оказалось напитком любви, и любовь проникает в обоих своим неугасимым пламенем. Пораженные, безмолвные, они смотрят в глаза друг друга, ища в них признаки наступающей агонии. Но жизнь новая, неизмеримо более могучая, загорается в их крови, туманит мысль, толкает в объятия друг друга, наполняет сердца волнами страсти. «Тристан!» — «Изольда!» Они зовут друг друга, они одни, ничто не существует вокруг, действительность исчезла, прошлое забыто, будущее — непроглядная ночь, чей мрак не рассеять даже молниеносной вспышке страсти. Они еще живы, они слышат голоса друг друга, они простирают объятия друг к другу, покорные роковой, непобедимой силе. «Тристан!» — «Изольда!»

И вот, ширясь, растет мелодия страсти, доходит до исступления, трепещет, рыдает в воплях и пении, на фоне возрастающей бури оркестра. Полная муки и восторга, она рвется к небесам, к вершинам неведомого блаженства, неведомого сладострастия. «Освобожденный от жизни я буду владеть тобой, о, ты, что одна наполняла мою душу высшим блаженством любви!»

«Привет! Привет Марку! Привет! — раздаются клики экипажа среди трубных звуков в честь короля, отчалившего от берега навстречу златокудрой невесте. — Привет Корневалису!»

То вторжение повседневной жизни с ее радостным шумом и кликами, среди палящих лучей солнца. Избранник — Жертва Рока, подняв взор, еще затуманенный видениями ночи, спрашивает: «Кто приближается?» — «Король». — «Какой король?»

Изольда, бледная, трепещущая под королевской мантией, спрашивает: «Где я? Неужели я живу? Неужели я буду жить?» Вкрадчивая, зловещая мелодия любви окутывает их своими опьяняющими звуками. А трубы гремят: «Привет Марку! Привет Корневалису! Да здравствует король!»

В прелюдии второго акта все вопли страсти, все яростные вспышки желаний, весь трепет безумного ожидания, чередуясь между собой, сливаются и гремят в оркестре. Нетерпеливое сердце женщины поверяет свой трепет беспросветному мраку, делится им со всем живущим и бодрствующим. Исступленная душа взывает к природе, пробуждая весь подлунный мир, приглашая его участвовать на своем брачном пире. Роковая мелодия парит над тревожным волнами моря, то возрастая, то замирая. Поверхность Мистического Залива, вздымаясь, опускается, будто грудь гиганта, снова вздымается, снова опускается и, наконец, медленно успокаивается.

«Слышишь? Мне кажется, шум рассеялся!» Изольда слышит лишь трепет своего сердца. А трубы ночной охоты уже звучат среди чащи леса, все приближаясь и приближаясь. «То обманчивый шепот деревьев, то ветер играет их листвою… нет, то не звуки труб, то рокот струй, журчащих в ночной тишине…» Она слышит лишь волшебную мелодию страсти, реющую над ее душой, полную вечно нового очарования.