Элизабет Мид-Смит - Дедушка и внучка

В тот день, когда начинается наш рассказ, со времени приезда Дороти в Сторм прошла целая неделя, и в течение этих немногих дней девочка уже успела сделаться любимицей, настоящим кумиром всех слуг. Мисс Доротея смотрела на нее со страхом и вместе с тем с обожанием. Всякий, кто не дрожал в присутствии старого Роджера, казался Доротее человеком необыкновенным, на которого следовало смотреть по меньшей мере с почтением.

«Какое странное дитя, — думал старик. — Право, не могу понять, что она для меня такое? Она порядочно-таки мне надоедает, а между тем…»

Нежное дыхание спящего ребенка коснулось его, когда он наклонился. В эту минуту старик заметил, что она очень походит на отца. Дороти прошептала в полусне:

— Дедуля, люблю тебя… Милый дедушка…

И вдруг что-то похожее на ледяную корку отвалилось от сердца старого лорда. Он медленно поднялся и, еле слышно переступая, сам отнес Дороти в детскую. Сэр Роджер положил ее в кроватку, тепло укутал одеялом, потом, озираясь кругом, точно вор, пробрался вниз. Он и не знал, что на него смотрит мисс Доротея и что Мэри от изумления застыла с прижатыми к щекам руками, стоя в укромном уголке и шепча еле слышно:

— Боже мой, Боже мой! Просто глазам своим не верю!

На следующий день для Дороти принесли в детскую кружку молока и хлеб. Девочка совершенно овладела сердцем горничной, и Мэри прислуживала, глядя на ребенка обожающим взглядом. Время от времени в щелочку заглядывала судомойка.

— Не нужно так пристально на меня смотреть, — попросила Дороти. — Вежливые люди не делают этого, но, может быть, вы не знаете, что это не принято?

Скажи такое кто-нибудь другой, эта откровенность могла бы показаться слишком резкой, но на Дороти невозможно было сердиться, особенно когда она поднимала на собеседника свои темные глаза и кротко заглядывала в лицо.

— Мэри, вчера вечером дедуля сказал мне, что в начале дня, и в середине, и в конце нужно быть послушной. А я, Мэри, решила сегодня никого не слушаться — ни утром, ни днем, ни вечером. Сегодня я буду совсем нехорошей девочкой.

— Ах, маленькая мисс, — заволновалась Мэри, — зачем это? Ведь вы рассердите вашего дедушку, ужасно рассердите.

Дороти откинула назад темные локоны.

— Я пойду «шествовать», — сказала она.

— Не понимаю, о чем вы говорите, мисс?

— Ну, мне надоели лужайка, маргаритки и гирлянды. Я пойду «шествовать». И ничего особенного в этом нет. Я ведь предупредила дедулю, что всегда его слушаться не буду, и поэтому он не должен рассердиться. Если я открою поблизости какие-нибудь неизвестные края, то вернусь и расскажу вам. Мой дедуля живет слишком спокойно, и я, что называется, его «расшевелю».

— Ай-яй-яй, — укоризненно покачала головой Мэри.

— Я слышала, что так говорят люди, когда хотят, чтобы другие стали проворнее, поторопились бы. Дедушке нужно приободриться, и потому мне придется немножко «расшевелить» его, — важно и рассудительно повторила маленькая Дороти.

— Знаете, маленькая мисс, вы очень странная девочка!

— Да, мне это уж говорили. Мне нравится быть странной, — с гордостью в голосе ответила Дороти.

Девочка немного помолчала и прибавила:

— Мэри, я больше не хочу молока с хлебом. Только грудным младенцам дают молоко и хлеб. Я уже не маленькая и, знаете, хочу, чтобы завтра мне на завтрак дали копченую свиную грудинку с яйцами.

В глубине души бедная Мэри ужаснулась. Откуда она возьмет копченой свиной грудинки и яиц? Хозяйство в Сторме никак нельзя было назвать роскошным — в кладовых не было ни одного кусочка грудинки, о котором не приходилось бы давать отчета сэру Роджеру, и ни одного яйца, о котором не было бы доложено старику. Поэтому она потопталась на месте, не говоря ни слова, и наконец вышла из комнаты.

Дороти было очень приятно, что она осталась совсем одна. Быстро-быстро она выпила молоко и съела хлеб, потом, сложив ручки, произнесла благодарственную молитву собственного сочинения:

— Благодарю тебя, милый Господи, за мой завтрак, хотя он и не был очень вкусен. Благодарю тебя также, Боженька, за то, что ты взял на небо мою мамочку и позволил мне ее поцеловать, когда она лежала такая холодная и окоченелая. Благодарю тебя также за то, что моему папе у тебя очень хорошо и что он здоров. Конечно, Боженька, ты мог бы дать мне поцеловать также и его, но ты, верно, забыл об этом. Благодарю тебя, Боженька, за дедулю. Мне с ним много хлопот, потому что он совсем не похож на других. Благодарю тебя также за тетю Доротею, и, пожалуйста, Господи, сделай так, чтобы она ожила, потому что сейчас она будто ненастоящая.

После этого Дороти взяла разорванную, очень старую и изношенную шляпу, нахлобучила ее себе на голову и вышла в сад.

Стоял июнь; воздух был нежен и мягок, в нем чувствовалось благоухание цветов. Солнце светило очень ярко, но Дороти, привыкшая к более сильному зною, даже не заметила этого. Она прошла через лужайку, поросшую маргаритками (ее редко косили, так как сэр Роджер не хотел тратиться на пустяки).

— Бедные маленькие маргариточки, — вздохнула девочка, глядя на множество белых цветов. — Сегодня мне вас не нужно, у меня в голове совсем другое, и я не буду делать из вас гирлянды. Я уйду далеко-далеко.

Она дошла до конца лужайки и вскоре была уже в аллее, пересекла ее и направилась к молодой роще. В конце рощи была изгородь. Те немногие люди, которые приходили из окрестных деревень в Сторм, обыкновенно выбирали этот путь. Дороти посмотрела на загородку и быстро перемахнула через нее. Когда она очутилась по другую сторону и вышла из парка, то почувствовала, что сейчас начнутся приключения, и с наслаждением вздохнула полной грудью. Да, это было куда веселее, чем делать гирлянды из маргариток! С того места, где стояла девочка, не были видны ни темный, похожий на ящик, старый дом, ни лужайка, на которой росли белые маргаритки. Она словно очутилась в новой, незнакомой стране. И Дороти опять глубоко вздохнула.

Хотя ей скоро должно было минуть семь лет, она была очень мала ростом и миниатюрна. Человек, ее не знавший, мог бы принять Дороти за пятилетнего ребенка. Однако она была очень изящно сложена, двигалась красиво, уверенно и смело.

То поле, на котором она стояла, пестрело не только ромашками, но и куриной слепотой, и ей понравился яркий желтый цвет этих простых цветов. Она на минуту остановилась, чтобы набрать целую охапку. Дороти украсила ими свою шляпу, сплела длинные гирлянды и обвила себя ими. В таком наряде девочка сама казалась каким-то волшебным цветком. В ее головке было множество мыслей, но в одном она была твердо уверена, а именно, что она нигде не остается одна, потому что с ней всюду Бог. Этому ее научила мать. Она уверила Дороти, что Господь — ее отец, добрый и заботливый, что он никогда не забывает о ней, что он всегда рядом, куда бы она ни пошла.