Никос Казандзакис - Христа распинают вновь

Потом поднял голову.

— Умирает? — спросил он.

Манольос не ответил.

Пока друзья вели на Саракине такие разговоры, учитель стиснув зубы направился к брату — к попу Григорису. Слова Михелиса устыдили и в то же время подбодрили его. Он расхрабрился и впервые в своей жизни решился поспорить с братом.

Когда учитель вошел к попу, тот сидел за столом. Он хорошо поел, — обед был вкусный, вина много, — закурил сигарету и с удовольствием вдыхал ее дым. Ага вчера сообщил попу, что исполнил его желание: прогнал саракинцев и сам, лично, опечатал дом Патриархеаса. Теперь настала очередь попа исполнить желание Ибрагимчика. Поп долго и упорно размышлял об этом, но никак не мог подобрать девушку, которую можно было бы отвести в конак без скандала. И как раз сегодня, покуривая сигарету, он нашел ее, и на душе у него сразу стало легко.

— Так оно и есть! — пробормотал поп, наполняя свой стакан вином; — Бог меня озарил! Девушка она хорошая и такого поведения, что никакого шума не произойдет. Ага будет доволен и станет на нашу сторону. Слава тебе, господи!

Как раз в это время и вошел учитель.

— Здравствуй, Николис, — сказал поп, даже не пошевелившись. — Откуда ты пришел? Ты весь в грязи.

— С Саракины! — собрав все свое мужество, ответил учитель.

Поп подскочил на стуле.

— Что же ты делал в их проклятом осином гнезде?

Разве ты не знаешь, что Саракина и Ликовриси на ножах?

«Держись, учитель! — сказал про себя Хаджи-Николис. — Вот сейчас ты сможешь показать себя! Докажешь, что ты достойный потомок Александра Македонского!»

— Я ходил к Михелису, — сказал он, — я хотел лично убедиться, сумасшедший он или нет.

— А! — закричал поп. — Ты хотел убедиться! Ну и что же?

— Я целый час беседовал с ним о разных вещах. О многом мы говорили…

— Ну? Ну?

— Он совершенно нормален.

Поп вскочил.

— Знай свое место, учитель, — крикнул он, — и не суй нос не в свои дела! Разве я велел тебе идти туда? Зачем же ты пошел?

— Все это так угнетало мою душу… прошептал учитель. — Я подозревал, что это несправедливо…

— Ты еще будешь учить меня, что справедливо и что несправедливо? Михелис — сумасшедший, вот что справедливо!

— Но он не сумасшедший… — осмелился сказать учитель.

— Я тебе говорю — сумасшедший! Ты не видишь дальше своего носа, дальше отдельных людей, а меня не интересуют отдельные люди, — я забочусь об общем благе. Я вождь народа! Ты понял, учитель?

Учитель молчал.

— Если поступают несправедливо по отношению к отдельной личности и от этого выигрывает все общество, то тогда справедливо поступить с ней несправедливо! Но где уж понять это твоему слабому разуму!

Поп остановился перед учителем, который слушал, опустив голову.

— Если тебя спросят, так и отвечай, а если не можешь, то молчи!

— Я буду молчать, — сказал учитель и встал, — но про себя…

Поп саркастически засмеялся:

— Про себя думай что хочешь, меня это абсолютно не беспокоит, про себя ты волен думать что угодно, но вслух — будь осторожен!

Затем голос попа смягчился.

— Мы братья, Николис, — сказал он, — и мы должны быть перед людьми одного мнения — моего… Ты понял?

Учитель хотел было крикнуть: «До каких же пор? У меня тоже есть свой ум и собственное мнение, я не согласен с тобой, не подпишусь я под этим несправедливым делом! Я выйду на площадь и поведаю людям правду!» Но вместо этого он направился к двери, промолвив:

— Спокойной ночи!

— Ну и потеха! — пробормотал поп, осушив стакан с вином. — Собственное мнение, говорит, есть у его милости!

Он сложил салфетку, перекрестился, возблагодарил бога, который посылает людям так много еды и питья, и отправился спать.

— Завтра рано утром, — сказал он громко, — я позову Марфу.

Ранним утром шла Марфа к дому попа, еще больше сгорбившись и бормоча себе под нос: «И на кой черт я понадобилась козлобородому попу с самого утра? Ведь сейчас в конаке проснется этот проклятый байстрюк и начнет орать: мне нужно то, мне нужно это! Сам не знает, чего он хочет, — чисто беременная баба!.. Будь осторожна, Марфа, и что бы ни говорил тебе козлобородый, так и знай, — это чертовы козни, это ловушка, бедная Марфа! Смотри, как бы не попала ты в беду!»

Марфа вошла в комнату. Поп сидел на диванчике, скрестив ноги, и шумно потягивал кофе. Глаза его опухли от сна.

Марфа низко поклонилась, поцеловала попу руку и отошла в сторону, сложив руки на животе.

Поп обдумывал, как бы ему лучше приступить к делу.

— Ну, Марфа, — сказал он наконец, — в один прекрасный день ты попадешь в рай, стройная, как только что отлитая свечка. Столько лет ты работаешь у турок, но никогда не забывала христиан; и если у нас большая необходимость, мы, христиане, зовем тебя. Потому-то и позвал я тебя сегодня, Марфа.

«Ну и чертов поп, — думала про себя горбунья, — вот он готовит ловушку, вот уже положил сыр, открыл дверцу… Будь осторожна, бедная Марфа, как бы не попасть туда!»

— Отче, — сказала она, — твое слово — слово бога. Приказывай мне.

— Ты ведь знаешь, что Ибрагимчику нужна женщина. Он хочет, чтобы женщины поплясали перед ним, и он мог бы выбрать кого-либо из них для себя. Экий сукин сын! Это большой позор, лучше смерть! Не так ли, Марфа?

— Лучше смерть! — подтвердила старуха горбунья.

— Но нельзя же портить отношения и с агой. Община кровно заинтересована, чтобы он был на нашей стороне. Ага заявил мне бесповоротно: «Если не найдете женщину для Ибрагимчика, я начну войну с общиной!» Ты понимаешь, Марфа, тогда мы пропали! Ну, так что же делать? Что лучше — найти одну женщину для Ибрагимчика или погубить всю общину? Что скажет твоя милость, Марфа?

— Пусть пропадет община! — ответила старуха, которая думала, что угадала мнение попа Григориса.

— Боже упаси! Что я от тебя слышу, Марфа? Чтобы пропала община? Чтобы пропали христиане? Помяни меня, господи! Нет, нет, Марфа, подумай-ка хорошенько!

— Я подумала, — сразу ответила Марфа. — Нужно подыскать ему женщину.

— Браво, такой я тебя и люблю, дочь моя! Ты знаешь, какую он хочет? Кругленькую, беленькую, как свежеиспеченный хлеб, и честную…

— Кругленькую, беленькую, как хлеб, и честную… Гм, что тебе ответить, отче? Я такой не знаю…

— Ну-ка, подумай еще немного, дочь моя, ты меня очень обяжешь…

— Что тебе ответить, отче? Всех я мысленно перебрала; одна кругленькая и честная, но не беленькая, другая беленькая и честная, но не кругленькая…

— Ты знаешь, о ком я подумал? О Пелагее, старшей дочери Панайотароса, и я тебе скажу, почему…

— Но она не беленькая, батюшка! Разве ты не знаешь, что ее дразнят черным горшком, кляксой и еще…

— Это не имеет никакого значения, чудачка! Это легко исправить. Я дам тебе коробочку пудры, она начнет пудриться утром и вечером и станет белой, как хлеб…