Никос Казандзакис - Христа распинают вновь

Его глаза заблестели.

— Ты встретишь Леньо и передашь ей… Слушай внимательно мои слова, Никольос, и запомни все хорошенько: «Привет от Манольоса; приходи, скажи ей, на гору; он хочет поговорить с тобой». Больше ничего. Передай это и сразу уходи… Понял?

— Понял, это пустяковое дело! Я пошел.

И уже шагнул, чтобы отправиться в село.

— Подожди, дикарь! — сказал ему Манольос и схватил его за руку. — Если тебя спросят, каковы мои дела, скажи ей: хороши! Только не говори ей, что я болен, — будь осторожен!

— Не беспокойся, хозяин, не беспокойся! Я ей скажу: хороши его дела! И сразу побегу.

— Ступай!

Никольос исчез.

Проснувшись, Леньо сварила мяту, прибавила туда немного рома и пошла отнести питье хозяину, старику Патриархеасу. Кругленькая, непричесанная, босая, поднималась она по каменной лестнице, напевая про себя, как щегол.

Старик архонт сидел на толстом матраце, смотрел в окно на крыши чужих домов, и мысли его все время вертелись около односельчан — он стучал в двери, входил, говорил им приветливые слова и отправлялся дальше. Потом поднимался на гору, проходил мимо чьих-то отар, приближался к Манольосу, и тогда закипал в нем гнев. «Представить только, чтоб этот проклятый работник поднял голову! Его душа, говорит… его душа еще не готова… Ах, негодяй, да если ты не женишься до конца апреля на Леньо, я выброшу тебя вон из моего дома! Отправляйся опять в свой монастырь, сиди там, как кастрат! Пропади ты пропадом, неблагодарный! Кто свел с ума моего сына? Он! Жалеет бедных, — люди, говорит, они, тоже люди, наши братья! Все это хорошо и свято, все это можно слушать в церкви, когда поп проповедует с амвона; но возвращаться домой, петушиная его голова, и претворять это в жизнь… да ведь нужно быть сумасшедшим!»

Дверь открылась, и вошла Леньо с мятой. Мысли старика Патриархеаса сразу отвлеклись от сына, и он стал думать об этом юном, игривом существе. Девушка, сладко потягиваясь, подавала ему мяту. Прищурив глаза, старик с удовлетворением и гордостью рассматривал ее едва прикрытую грудь, крепкие ноги, округлые колени… «Что мне с тобой делать, паршивка, — подумал он, — ведь как-никак ты моя дочь… Вот такой была и твоя мать в молодости — прости ее, господи! И однажды ночью…»

Архонт вздохнул.

— Как ты себя чувствуешь сегодня, хозяин? — спросила Леньо воркующим голосом. — Почему ты вздыхаешь?

— Да могу ли я не вздыхать, Леньо? Сын мой ненаглядный и Манольос, — они же меня угробят… Говорят, позавчера ты ходила к нему на гору, что же тебе сказал этот негодяй?

— Что он мог мне сказать, хозяин! — ответила Леньо, вздыхая, и присела на край кровати, у ног старика. — Словно какая-то русалка околдовала его… Говорил он, запинался, слов не мог найти… И вместо того, чтоб смотреть на меня как мужчина, то опускал глаза, то поднимал их к небу и вертел головой… Что тебе сказать, хозяин? Не можешь ли ты к нему сходить с попом Григорисом, прочесть какую-нибудь молитву? Не смейся, хозяин, Манольос болен!

Старый паралитик посмотрел на Леньо, которая покачивалась и краснела, и вздохнул.

— А ты его любишь? — спросил он и, громко прихлебывая, начал пить мятный настой.

— Как тебе сказать, хозяин? Ты мне его дал, я его и беру; если бы ты меня выдавал за другого, пошла бы и за другого. Все мужчины кажутся мне одинаковыми.

— И старики, Леньо? — спросил старик хозяин, и глаза его загорелись.

— Ну нет! — ответила резко и сердито девушка. — Только молодые.

— Примерно какого возраста? — настаивал старик.

— Пока они могут плодить детей, — без запинки ответила Леньо, словно все эти вопросы она давно уже разобрала по косточкам и теперь ей все было совершенно ясно.

— Да ты просто умница, Леньо! Вспомни мои слова, ты пойдешь далеко; ты знаешь, что тебе нужно.

Девушка засмеялась, встала, взяла пустой стакан и направилась к двери.

— У нас апрель месяц. А какое число сегодня? — спросил старик.

Леньо посчитала на пальцах: воскресенье, понедельник, вторник…

— Двадцать седьмое, — ответила она.

— Ну, хорошо! Три дня еще подождем, пока соизволит его величество Манольос дать нам ответ. Если он настолько с ума сошел, что откажется от такого лакомого куска, то не беспокойся, Леньо, я тебе найду мужа получше, настоящего, без души и всякой там чепухи — он наполнит твой двор детьми. Иди с богом. Думаю я сегодня встать, пойду в церковь, прогуляюсь немного по селу… Дай-ка мне одеться.

— Ну и старый паралитик, — бормотала Леньо, спускаясь по лестнице и посмеиваясь, будто ее щекотали. — Да он просто пожирал меня глазами… Ей-богу, не будь он моим отцом, я бы заставила этого скрягу повенчаться со мной, хотя он уже и не может плодить детей; невелика беда, смогут другие. Но дьявол все перевернул вверх ногами. Пусть так, но Манольос хороший!

В эту минуту калитка отворилась, и вошел Никольос. Он сильно раскраснелся, от его тела шел пар, и двор сразу наполнился козлиным запахом: лоснящийся, черный, он действительно был похож на козла, но одновременно напоминал и юного архангела. Увидела его Леньо и остановилась в испуге.

«Кто это? — прошептала она. — Если это пастушонок Никольос, то как он повзрослел, возмужал и как от него пахнет! У него и усы показались».

— Чего тебе надо? — крикнула она. — Ты — Никольос?

— Я Никольос! — ответил пастушонок ломающимся, как у молодого петуха, голосом.

— Да ведь ты стал настоящим мужчиной! Чего же ты хочешь?

— Манольос меня послал спозаранку — передать тебе кое-что; вот я и пришел.

— Манольос? — спросила Леньо, и ее сердце забилось.

Подошла к Никольосу.

— Не ори, — сказала она, — ты не на горе, говори потише. Так что он велел передать мне?

— Передай ей привет, наказывал он, и пусть навестит меня на горе. Он хочет с тобой поговорить.

— И это все? Хорошо, приду, передай ему… Постой, не уходи! А как его дела, Никольос?

— Хорошо, все хорошо! — крикнул Никольос и побежал к выходу, оставляя за собой острый козлиный запах.

Во дворе показался Михелис. Одетый по-господски в свой воскресный костюм, гладко выбритый, тщательно причесанный, он приготовился идти в церковь — послушать евангелие и повидать Марьори. Он стоял посреди двора, как орел. Леньо остановилась на минутку, полюбовалась им. «Вот таков, наверно, был и мой отец в молодости, — подумала она. — Вылитый святой Георгий!»

— Доброе утро, Леньо, — сказал Михелис, надев на голову шапку, которую держал на руках. — Я иду в церковь.

— В час добрый! — ответила Леньо насмешливо. — Иди прямо в церковь, сударь, и не сбейся с дороги.

— Ты зато не собьешься с дороги! Ты прямо к Манольосу побежишь, как мне кажется… — сказал Михелис, который заметил удалявшегося вестника. — Ты ведь тоже пойдешь на свидание, так что не жалуйся!