Габриэле д'Аннунцио - Том 5. Девы скал. Огонь

«Ах, я никогда не перестану сожалеть о том, что потерял тебя! — мысленно говорил я уезжающей. — Я предпочел бы видеть тебя покоящейся в совершенстве смерти, чем знать, что ты ведешь жалкое существование, не отвечающее жизни, какую сулили тебе моя любовь и мое искусство. И, быть может, под твоим внушением я исследовал бы какую-нибудь далекую область моего внутреннего мира, которая без тебя останется заброшенной и невозделанной…»

Челнок легко скользил среди белоснежных лепестков: вокруг него колыхались цветы и листья, открывая в хрустальной прозрачности бледный лес стеблей, бледный и вялый, словно вскормленный тиной реки Леты. Окруженные со всех сторон водами и цветами развалины Линтурно казались в вековой безжизненности своих камней грудой чудовищных разбитых скелетов. В глазных впадинах человеческого черепа не чувствуется такой пустоты и смерти, как в расщелинах этих изъеденных камней, побелевших, как кости, от времени и непогод. И мне казалось, что я ступаю по костям умершей девушки.

В этот безоблачный день на все ложилась тень моей печали. Мы долго бродили между древних развалин, отыскивая признаки исчезнувшей жизни: неясные признаки, будившие в нас разнородные видения. «Толпа ли отроков, увенчанных гирляндами, спускалась с пением к родной реке, неся ей в жертву первые кудри своих волос? Или это белая процессия оглашенных, питавшихся, подобно детям, молоком и медом, спускалась к реке принять крещение?» Темная легенда о мучениках осенила эти языческие развалины какой-то скорбной святостью. «Покоятся кости мученика…» прочли мы на обломке какого-то саркофага; и всюду на скульптуре разбитых камней мы видели эмблемы и символы двоякого рода: орел Юпитера и лев Кибелы, покорные евангелистам; виноградные лозы Диониса сплетались в слова Спасителя; олень Дианы означал жаждущую душу; павлин Геры — славу воскресшей души. По временам змея выползала из-под камней и груды земли и исчезала быстрая, как стрела. Невидимая птица как-то странно подражала звуку трещотки, которая отбивает часы среди безмолвия святой пятницы.

— А где же ваша большая Мадонна? — спросила Анатолиа, вспоминая мои давние слова.

Мы отыскали среди груды камней тропинку, по которой дошли до развалин базилики, стоявшей на краю острова в рукаве Саурго, разделяющем скалы.

— Вода, пожалуй, помешает нам пройти, — сказал я, замечая около стен блестящие отблески.

Река действительно затопила часть священной развалины, и целый лес водяных растений мирно разросся там. Но мы отыскали проход среди камней и проникли на хоры. Войдя, сестры перекрестились. Кругом слышался беспрестанный шелест крыльев.

Тут царила сырая прохлада, и слабо мерцал неверный свет. Хоры и несколько колонн главного здания сохранились и образовали как бы пещеру, залитую водой почти до престола пустынного алтаря, и множество кувшинок еще крупнее и белее, чем те, среди которых мы плыли, теснились как бы в молитве у подножья большой Мадонны из мозаики, которая одна сохранилась в нише под золотым сводом. Она не держала в руках Сына; она стояла одна, завернутая в плащ свинцового цвета как бы в траурную тень, и глубокая тайна печали глядела из ее больших неподвижных глаз. Наверху в изгибе купола ласточки свили прелестную гирлянду гнезд, следуя приказу слов, написанных кругом:

Как платан над водою возвысилась.

Три девы преклонили колени и молились.

«Если мы оставим тебя в этом убежище среди цветов и ласточек, — думал я, глядя на Массимиллу, которая в молитве все больше и больше склонялась к земле, — ты будешь жить здесь, как наяда-отшельница, забывшая Артемиду, чтобы преклониться перед печальным новым божеством».

И я рисовал себе ее превращение: выполнив одинокие молитвы среди хора ласточек, она погрузится в воду до корней цветов…

Но ничто здесь, казалось, не могло соперничать с белизной шеи, склонившейся как бы под тяжестью волос, более тяжелых, чем мраморный виноград, украшавший алтарь. Я в первый раз видел Виоланту коленопреклоненной; и эта поза так не соответствовала природе ее красоты, что я страдал от этого несоответствия; и я со странным беспокойством ждал, когда она поднимется между двух символических павлинов, развернувших свои пестрые перья среди виноградных лоз.

Она поднялась первая одним из тех чудных движений, в которых ее красота превосходила самое себя, по образу неподвижного пламени, которое как бы разгорается от внезапного колебания.

Exaltata juxta aquas.

На обратном пути она ехала вместе со мной, сидя на маленькой скамеечке, а я стоя правил веслом. Непреодолимое волнение охватило меня, в моей памяти встала капля крови на ее руке и цветущий кустарник С того далекого часа я впервые был наедине с Виолантой.

— Я хочу пить, — сказала она.

И она откинулась к воде с гибким движением, отвечавшим ее желанию и делавшим ее похожей на эту текущую и страстную стихию.

— Не пейте этой воды! — быстро сказал я, видя, что она снимает перчатку.

— Почему?

— Не пейте!

Тогда она погрузила в воду свои обнаженные руки, сорвала кувшинку и склонилась к ней, вдыхая ее сырое благоухание. Казалось, что неясный трепет охватил всю массу цветов. Солнце скрылось за скалами, и едва уловимый розоватый отблеск спускался с неба на безграничную белизну.

— Посмотрите на кувшинки! — воскликнул я, переставая грести. — Вам не кажется, что в эту минуту они являются необычайным выражением жизни?

Она снова погрузила свои руки в воду и отдала их течению, и они казались телесными плавучими цветами; взгляд ее скользил по волнующейся массе цветов, и улыбка ее была так божественна, что душа моя ждала от нее совершения чуда.

Поистине она достойна была совершить все чудеса и подчинить своей красоте самую душу вещей. Я не решался произнести ни слова, — так красноречиво казалось мне молчание возле нее. Склонившись оба к воде, мы были связаны друг с другом теми же чарами, как и в первый день перед лицом пламенеющей скалы. Ястребы не кричали над нашими головами, но ласточки щебетали на лету, и по временам их белые грудки мелькали как молнии.

— Ну что же! — произнесла она, обернувшись и с бесконечной иронией заглядывая в самую глубину моих глаз. — Мы не двигаемся вперед? Вы устали? Разве вы не видите, что другие лодки далеко опередили нас?

Она взглянула на ряд лодок, слегка нахмурившись, и прибавила:

— Анатолиа зовет нас. Торопитесь!

Саурго, казалось, расширялся в сумраке, терялся в бесконечной дали, снова обретал силу своего течения, обещал унести нас в прекрасные страны. И в этом царственном существе, склонившемся к широкой тихой реке, в неутолимой жажде, как бы в страстном желании впитать в себя эту текучую стихию, отвечающую ее страстной природе, была такая тайна красоты и поэзии, что душа моя прониклась к ней горячим поклонением.